Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

Алберто «полумертвому» противостоит Алберто-поэт, его второе «я». Стоит тому взять слово, как меняется интонация, темп повествования, его образный строй. Отступает «распад», и привычные к проклятиям губы, «изрыгавшие кровь и желчь в кромешной тьме одиночества», находят слова, чтобы передать вечную красоту мира — мгновения, солнечного луча, песчинки, улыбки… Эти лирические монологи, напоминающие ритмизованную прозу, вовсе не противопоставляют мукам и исканиям Алберто уход от действительности с ее противоречиями, бездумный оптимизм. Напротив, в этих фрагментах не только утверждается вера в жизнь и надежда на грядущее царство справедливости, но (и это главное), как единственный способ не поддаться распаду, провозглашается борьба, личное участие в построении «нового и светлого, общего для всех дома».

Постепенно образ Алберто все больше дробится, все больше и больше слышится со страниц повести голосов, вступивших в спор о жизненной позиции современного интеллигента. Это Алберто, словно примеряющий все новые и новые маски, сталкивает противоречащие одни другим биографические сведения, имена, события, апеллирует к невидимым собеседникам. То тут, то там врезается в текст коллаж из газетных сводок, объявлений, интервью. Объективность документа — моментальная фотография, «синхронный срез» Португалии начала 70-х годов — одновременно и фон, и основа разлада во внутреннем мире Алберто. Растущая преступность, нищета, безработица, бидонвили и приюты, экономический кризис… И листовки, подпольная борьба, террористические акты и манифестации. Португалия, превращенная в застенок, трусливая, лицемерная, и Португалия, несмирившаяся, готовая действовать. «Надо действовать и действовать, чтобы жить», — слышится голос Алберто. «Или, по крайней мере, не сойти с ума», — ядовито доканчивает фразу сидящий в нем двойник.

Действовать с верой в победу или стоически, без надежды на успех? В сомнениях, колебаниях Алберто отразились противоречия, присущие мироощущению самого У. Тавареса Родригеса. Экзистенциальные мотивы, которыми отмечена португальская проза последних десятилетий, особенно ощутимы в «Распаде». «Кромешная тьма одиночества» не оставляет Алберто надежды на понимание и взаимность в любви. Отсюда — любовные «связи транзитом», принижение своей роли в рассказе о спасении товарища и страшные слова, написанные на запотевшем стекле: «Завтра не существует». Но знаменательно, что, выводя этот образ в соответствии с канонами «философии существования», Родригес воссоздает лишь один тип сознания — Алберто «полумертвого». А самому писателю ближе Алберто-поэт, нашедший ориентир в хаосе распада, живущий во имя того, чтобы «завтра» наступило, который все ищет и ищет в ночном Лиссабоне среди тысяч женщин — единственную.

Повесть Родригеса писалась в переломное для его страны время, на стыке двух эпох. Дописывалась она уже после апреля Красных Гвоздик [1] Имеется в виду революция, происшедшая в Португалии 24 апреля 1974 года. . «Завтра» все-таки наступило. Спор Алберто с самим собой рассудило время.

Иным ликом распад поворачивается к нам в повести «Вкус мглы». Совершенно особая конструкция мира, созданного Ж. Гомесом Феррейрой, отсылает нас сразу к целому «букету» жанров. Действие повести протекает одновременно во многих плоскостях, и для каждого «измерения», которые пересекаются, переплетаются между собой, переходят одно в другое, автор выбрал свой неповторимый образный строй. Тут смешались признаки сатирического памфлета и средневековых видений, романтической сказки и философской притчи, фольклорные реминисценции и античный миф.

Фантастический гротеск окрашивает в жутковатые тона измерение, где живет (вернее, существует, влачит свои дни) сеньор Ретрос. Напрасно искать в этом заурядном обывателе специфически португальские черты — это тип «международный». Поэтому Феррейра наделяет его самыми противоречивыми свойствами, присущими собирательному портрету современного буржуа, многоликим прошлым: был он и стыдливым либералом, и даже анархистом, и преуспевающим клерком. В целом это человек, каких много, но одна деталь раз и навсегда вырывает его и все, что с ним связано, из круга привычных представлений: вместо где-то потерянного сердца он вставил себе будильник. Одна капля необычного — и Феррейра разом перестраивает весь мирок с населяющими его многочисленными ретросами. Будильник вместо сердца — метафора очень емкая, обладающая характерной для писателя неоднозначностью: тут и рабство перед порядком, размечающим существование на часы и минуты, и бессердечие, и страх перед чужим мнением, боязнь отклонения от общепринятого канона. Будильник позволяет увидеть привычное в неожиданном ракурсе, где убогая повседневность предстает чудовищной, гиперболизированной. Не удивительно, что в мире людей с сердцами-будильниками запутываются причинно-следственные связи: раз все обыденное кошмарно, то и все кошмарное обыденно — любой ужас подчиняется «логике иррационального» и органически вписывается в общее полотно. Так, естественным для господствующего режима диктатуры является приказ всему населению выколоть глаза — люди не увидят творящихся вокруг беззаконий… Время историческое в этом перевернутом мире стоит на месте. Время государственное часами-наручниками сковывает запястья. Изображая жизнь, судорожно кривляются люди-монстры. В сочетании двух слов Феррейра находит яркую и очень меткую формулу, чтобы охарактеризовать стиль их жизни: «вялые безумства». В их мире есть лишь движение по кругу, развития в этом обществе нет и быть не может, герои-марионетки готовы в любой момент застыть в стоп-кадре. Образная манера Ж. Гомеса Феррейры кинематографична и в то же время близка живописи; страницы, посвященные измерению, где проживает сеньор Ретрос, напоминают ожившие полотна Босха, Брейгеля, а порою — Дали и Магритта. Воссоединяя в своей поэтике элементы разных эстетических систем, Феррейра достигает колоссальной концентрации «ужасного».