Эдуард Лимонов - Книга мертвых-3. Кладбища

Обанкротившись, издательство обязано было вначале заплатить типографам и книжным магазинам, затем коллективу издательства и только потом писателям. На нас ничего не осталось. Я позлился немного на рыжую, но жизнь началась такая, что мне стало не до Режин Дефорж.

Я пытаюсь вспомнить, когда я впервые увидел ее. Я думаю, что это было в Ницце, в начале октября, затруднение возникает, какого же года. Вероятнее всего, 1980‑го, а если нет, то 1981 года. В Ниццу я прилетел с целым авионом французских писателей, в Ницце проводились Дни литературы. Мы жили в гостинице «Меридиан» прямо напротив пляжа, на Английском променаде, а Дни проходили в шатре, установленном в сквере напротив. История моего пребывания в Ницце на Днях литературы описана мною в рассказе «Салат Нисуаз», лучше вряд ли получится, да и не нужно, поскольку там нет эпизода, в котором присутствовала Режин Дефорж. Точнее, там есть начало этого эпизода, когда я вышел в смокинге, лаковых туфлях и в бабочке. Отправившись во дворец, где должна была состояться главная церемония Дней литературы. И заблудился. Но я все же успел прийти к танцам. И, видимо, ловко выплясывал с кем–то рок–энд–ролл, потому что Режин Дефорж сделала мне комплимент, наблюдая, как я танцую. Тут я похвалюсь, что хотя мне в тот год было 37 лет, я выглядел на 27 и был очень ловок. Режин подошла ко мне и по–французски, а я его еще плохо понимал, произнесла несколько раз слова «véritable», «authentic», я так их понял, эти слова, что в моем исполнении она увидела настоящий, подлинный рок–энд–ролл. Я не знал еще их языка символов, это пришло позднее. Сегодня мне кажется, что я мог пойти с нею в постель в тот вечер. Репутация у нее была такая, и широко распахнутые глаза источали восторг и удовольствие. Я полагаю, что хороша была и ее попа, однако из–за того, что она носила крестьянские платья, очертания таза рыжей миледи были скрыты.

Далее у нас были на протяжении лет дружеские симпатии при каждой встрече. Один раз моя тогдашняя подруга контесса Жаклин де Гито пригласила меня к Режин на обед. Помимо меня, Жаклин, Режин, разумеется, и ее мужа–художника Вяземского (высокий молодой мужчина, соломенный блондин с бородкой) на обеде присутствовала знаменитый дизайнер Соня Рикель и ее любовник, человек лет сорока в бархатном пиджаке и с маслянистыми черными глазами. Помню, что это была улица Saint André des Arts. Гостиная, она же столовая, была вся обшита деревом и походила на русскую избу. Вероятнее всего, что interior decorator был сам Вяземский. Он подписывался как художник Wiaz. Кроме того, что он был потомок русской княжеской семьи, он также был внуком, что ли, Франсуа Мориака. Вот до каких высот взлетала порой моя жизнь, о сокамерники! Тут я представил читателей моей книги в виде сокамерников, заключенных со мной вместе в тюремную клетку. В сущности, так и есть, сокамерники.

С 1991 года я стал все чаще улетать из Paris. Появились на теле Европы горячие точки, и я пропадал в Сербии, в Приднестровье, в Москве или в Абхазии. В Paris если я и приезжал, то ненадолго, и спешил убраться из этого мира, который все больше становился мне чужим.

Когда после тюрьмы я поселился в «Сырах», на Нижней Сыромятнической улице, однажды туда явился мой старый друг по парижскому периоду жизни, художник русского происхождения. У меня была свободная комната, и я ему эту комнату охотно предоставил в обмен на парижские новости. Так от него я узнал, что Режин Дефорж тяжело переживает свою старость, что у нее одни неудачи в жизни, что она погружена в глубокую депрессию.

Я особо не посочувствовал депрессии Режин Дефорж, я выработал в себе глубокое презрение к стилю и образу жизни европейцев, потому я скорее позлорадствовал. Что–то циничное пробурчал, типа «продавала миллионы книг, теперь любила кататься, люби и саночки возить». Может, я вспомнил басню «Стрекоза и муравей», когда циничный муравей бросает легкомысленной стрекозе: «Ты все пела, это дело, так поди же попляши!», что, конечно, чудовищно со стороны муравья.

Художник, может быть, желая мне подыграть, принялся вышучивать Режин и поведал мне, что он трахал ее у себя в мастерской на столе.

— Во время депрессии? — осведомился я.

— Да, — сказал он весело. — Ее трусы зацепились мне за пряжку.

— Значит, депрессия не была столь глубокой.

И действительно, если у женщины есть желание и возможность make love, то у нее не должно быть депрессии. Ведь зачем еще созданы женщины?

А потом она умерла. Вот тебе и голубой велосипед.