Павел Верещагин: Ужин в фестивальном городе N

А она ведет меня куда–то по залам, и говорит, говорит, говорит, беспечно и легко, и мы пьем кофе, и смотрим через огромное окно на занесенную полосу, и стоим у информационных табло… И везде ее сопровождает мужской интерес и восхищение, которые она принимает с небрежной снисходительностью.

И вот можете себе представить, что происходит дальше. В конце концов мы оказываемся в каком–то неожиданно пустынном зимнем садике с заснеженными окнами, между пальмами и кактусами, и там она садится на барьерчик, смотрит на меня снизу вверх с насмешливой улыбкой и вдруг говорит:

— А теперь скажи, о наивнейший из смертных, знаешь ли ты, что я безумно, мучительно, неотступно любила тебя все эти годы и продолжаю любить до сих пор?

Бакст обвел слушателей глазами, в которых блеснула непрошенная слеза. И полез в пачку, чтобы достать сигарету. Когда он закуривал, пальцы его дрожали.

— И как передать все это, — продолжал он, — как сказать о женщине чудесной, красивой, которая смотрит на вас такими знакомыми глазами и говорит подобные слова; как сказать о губах, которые целовали вас не раз, и руках, которые вас обнимали, которые теперь находились в такой близости и при этом были так далеко.

И вдруг со странным замиранием сердца я понял, что во всей моей жизни не было ничего более ценного и истинного, чем та наша короткая любовь, что все эти годы я зверски любил эту саму Татьяну. Что прожитые годы, несмотря на их блеск и пестроту, были пусты и безрадостны, в них не было счастья.

Я понял, что все это время я жил с ощущением, что где–то там, в прошлом, она все еще существует, все еще ждет меня и не может забыть, и что в любой момент я смогу все вернуть назад. И что теперь невозможно, немыслимо будет жить без этого ощущения.

А она смотрит на меня насмешливыми глазами и отлично видит все: и мое смущение, и мои мысли, и все, все…

Она еще раз усмехнулась, потом встала, женским уверенным движением обняла меня за шею и нежно и крепко поцеловала одним из тех поцелуев, которые помнятся даже в могиле.

Развернулась и ушла.

А я так и остался сидеть с безумным ощущением, что счастье было рядом, было возможно, а я прошел мимо него.

Бакст покаянно опустил голову, этим жестом самым логичным образом завершая свой рассказ.

Воцарилось молчание.

Я потянулся через стол, чтобы взять бутылку минеральной воды. Отмечая про себя, что классический сюжет в изложении Бакста приобрел определенный мыльнооперный оттенок.

Бакст смотрел куда–то в тарелку. Никто из присутствующих не осмеливался нарушить молчание, отдавая должное тому, как жизнь все расставляет на свои места. Кто–то осторожно выпил и с деликатной бесшумностью закусил.

— И что, на этом все и кончилось? Вы больше и не встречались? — вдруг раздался в тишине голос Алены, и в нем послышалось тщательно скрываемое волнение.

Не обращая внимания на любопытные взгляды, она ждала ответа. Я замер от неожиданности. Выходило, что история Бакста задела блистательную Алену, что она в нее поверила, и теперь хотела услышать продолжение.

Бакст не торопясь поднял голову от стола, и в его едва заметном напряжении мне смутно почудилась продуманная медлительность охотника, боящегося спугнуть дичь.

— Нет, — печально молвил он. Вылил остатки водки в свою рюмку и, не глядя ни на кого, опрокинул ее в рот.

Бесшумно подошел официант и тут же забрал пустую бутылку.

— И вы даже не разыскали ее в аэропорту?

— Зачем? — горько усмехнулся Бакст. И добавил: — Но она снится мне каждую ночь.

«А это уже перебор», — решил я.

Я смотрел на Бакста и тайно им любовался. Мне вдруг почудился в его рассказе удивительный в своем коварстве замысел. В самом деле, существует ли большая награда творцу, чем тронутое сердце юной девушки… Заинтересовать доверчивую душу, овладеть ее вниманием и в течение часа это внимание удерживать… Увидеть слезу, вызванную силой своего таланта… Девушка поверила тебе, твоим мыслям, твоим словам, твоему голосу и твоим интонациям, и в этот момент была — в определенном смысле, конечно, — в твоей власти. Что может быть сладостнее? И что важнее, владеть телом девушки или, что неизмеримо больше, — ее душой?

Бакст удовлетворенно откинулся на спинку стула. Они с Аленой были квиты.

Он наконец ответил на мой пристальный взгляд и незаметно хитровато подмигнул.

Потом нашел глазами официанта, щелкнул пальцами и поводил в воздухе кончиком невидимого пера, показывая, что пришло время выписывать счет.