Павел Верещагин: Ужин в фестивальном городе N

Можно ли ожидать такую наивность и примитивизм от современного человека, читавшего Фрейда и ему подобных? Вообще, современный человек намного более утончен, раним и независим. Он внимательнее относится к своим чувствам, и более щепетилен в духовной жизни. Для него на первое место выходят полутона, нюансы… Гармония двоих теперь требует совпадения гораздо большего количества зубчиков и шестеренок.

Примите во внимание сексуальное просвещение, превратившее вековую тайну отношений мужчины и женщины в науку об эротических зонах и видах оргазма, учтите изменение общественного мнения о внебрачной половой жизни, вспомните широкое применение контрацептивов, существенно сместившее акценты в отношениях между мужчиной и женщиной — и вы поймете, что старой любви нет больше места. А наш сладкий мучитель кинематограф, показавший тысячи раз под разными соусами каждую секунду процесса, который казался прежде интимным и даже священным? Ничего не поделаешь, граждане, мы живем в век сексуальной революции!

Так или примерно так высказывались собравшиеся, убежденные что и в этой области жизни им выпало наконец–то вывести человечество из тупика на верную дорогу. Громче всех говорил мой приятель и сосед по комнате Пистон, щуплый и довольно невзрачный молодой человек, носивший для солидности роговые очки и страдавший от юношеской нечистоты кожи. По природе Пистон был бунтарем и новатором. Он не хотел принимать мир в его существующих формах, отрицал их и искал другие. Думаю, ему было уготовлено место во главе какого–нибудь революционного движения или нового религиозного учения.

«Итак, любви, как ее описывают в романах, на самом деле не существует! — провозглашал Пистон. — Это ясно, как божий день. Но не надо расстраиваться, товарищи! Еще не известно, потеряли мы от этого или приобрели!»

По мнению Пистона, разрушив обветшавший и потраченный молью фетиш священной любви, мы тем самым освободили для вольного проявления секс — одну из важнейших физиологических потребностей организма и источник многих удовольствий. Мужчины и женщины созданы разнополыми, чтобы получать удовольствие — зачем делать из этого проблему? Мы получили возможность говорить об этом просто и рационально. У тебя есть эта потребность, у меня есть — так почему нам не быть вместе? Тебе хорошо со мной, мне хорошо с тобой. Зачем нам быть врозь?

Слушатели со смехом соглашались с Пистоном.

«Отбросим нелепые условности, унижающие свободного человека! — призывал Пистон. — Сколько несчастных браков, заключенных по слепоте или заблуждению, мы избежим! Какую свободу понять друг друга и самого себя приобретем! Раскрепостим истинные чувства и дадим им проявляться во всей полноте и естественности. Это ли не будет прекрасно!“

Нужно сказать, что Пистон умел излагать убедительно.

Я заметил, что она слушала с интересом, вместе со всеми смеялась, вместе со всеми согласно кивала. Слова Пистона да и сама атмосфера наших споров казались ей забавными. Несколько раз я ловил ее развеселившийся взгляд.

Покончив с животрепещущим предметом любви, перешли к обсуждению летних планов.

А дело, надо сказать, было в середине июня, сразу по окончании сессии. Собирались мы вместе, возможно, последний раз перед тем, как разъехаться кто куда. Кто–то уезжал на Алтай, кто–то автостопом в Крым, кто–то — счастливчик — в Болгарию.

Я же оставался в городе. Меня, студента–второкурсника, взял тогда сниматься в свою картину очень известный режиссер, даже имя которого нельзя было произнести без трепета. Взял, конечно же, на смехотворно маленькую роль, почти что в эпизод, но даже и это было чудовищным везением. Из суеверия я до поры до времени никому ничего не говорил. А тогда даже наоборот, как бы посетовал на судьбу:

— А мне, вот, приходится оставаться в духоте и пыли. Обидно… Один, наверное, такой.

Мне посочувствовали.

— Отчего же один, — раздался вдруг низкий хрипловатый голос, и я с удивлением увидел, что говорит она. — Я тоже почти все лето пробуду в городе.

Я внимательно на нее посмотрел. Она как ни в чем не бывало прямо встретила мой взгляд.

— Значит вам сам бог велел дружить, — заключил Пистон, едва ли не потирая руки от того, что его теории прямо на глазах воплощаются в жизнь.

Мы с ней оказались в центре всеобщего внимания.

— А как у тебя с жилищными условиями? Встречаться есть где? — как можно более небрежно спросил я.

Она широко распахнула глаза от моей наглости, но уже в следующую секунду слегка хмыкнула и в тон мне беспечно пожала плечом — мол, какие проблемы.