Евгения Сафонова: Солнце в зрачках

Анджею вспомнилось, как по дороге домой в вагоне заплакал ребёнок — девочка лет пяти. Тихо так, осторожно. Родители возились с ней где-то до следующей остановки, а потом перестали обращать внимание — вцепившись в поручни, смеялись о чём-то своём. В какой-то момент девочка подняла заплаканные глаза на стоявшего рядом Анджея и всхлипнула. Он отвёл глаза. Вышел из вагона на следующей остановке и, прислонившись к колонне, дождался другого поезда.

Рыжая убрала флейту в футляр и щёлкнула застёжками:

— И много ему давали?

— Давали что-то. И я дал. Обычно я не подаю нищим, но тут выгреб из кошелька всю мелочь.

— Почему?

— Не знаю. Почему-то.

Хотя знал — потому что вспомнил парк, мёд волнистых волос и морские блики в невидящих глазах.

— Может, потому что человек заслуживает уважения. Ослеп, но не просто стоит с протянутой рукой, а даёт что-то взамен…

Рыжая резко встала:

— Ненавижу.

— Кого? — оторопел Анджей.

— Этих попрошаек , — сказала, будто выплюнула, — которые переступили через свою гордость и через себя. Которым не хочется бороться, что-то делать и идти наперекор судьбе. В наше время слепой вполне способен найти нормальную работу, но, конечно же, встать в переходе и протянуть руку гораздо проще! Слабые трусы! И из-за таких вот они и не воспринимают нас всерьёз!

— Кто они ?

— Толпа! Она вообще не любит, когда кто-то от неё отличается. Как в лучшую, так и в худшую сторону. Не такие, как они , воспринимаются существами другого сорта.

Анджей уже понял — когда она злится, то не может оставаться на месте. Идёт вперёд, почти бежит, точно убегая от чего-то. Вот и сейчас Полина быстро шагала вперёд по заплаканному асфальту — Анджей еле поспевал — и говорила так же быстро, разбивая мелодию речи на такты — тростью об асфальт.

— Но если бы они при слове «слепой» сразу вспоминали бы Гомера, Мильтона…

— И Паниковского.

— Простите?

— Нет-нет… извините. Продолжайте.

Не читала. Да и немудрено.

— …Гомера, Мильтона, Баха, Дюлона и Борхеса, а не этих попрошаек в переходах — к нам относились бы гораздо лучше.

— Мне кажется, к слепым как раз хорошо относятся. Их жалеют…

— Жалеют! Ха! — смех её прозвучал необычно зло. — Вот в этом всё и дело! Жалеют, потому что считают тебя несчастным калекой, инвалидом… недочеловеком. И пусть в большинстве своём тебя жалеют добрые и милосердные люди — это идёт на уровне подсознания. Знаете ли вы, что значит вечное снисхождение? Что значит каждый день слышать в голосах окружающих эти доводящие до белого каления нотки? И чувствовать, как на грани сознания они думают «ты не такая, как мы, ты ущербная »? Все, все они . Даже мой младший брат. Даже родители. Даже бабушка — хоть этого почти-почти незаметно…

— Нет, — голос Анджея прозвучал хрипло. — Этого не может быть. Я… я же так не думаю.

Она остановилась. Обернулась через плечо на Анджея, замершего так резко, что чуть не споткнулся.

— Вы ведь не понимали, почему каждый вечер находите меня в парке.

— Да, — после секундного промедления просто ответил Анджей.

— Вы действительно так не думаете. Я это чувствую. И именно поэтому я каждый вечер прихожу сюда.

Анджей посмотрел на неё. Очень внимательно посмотрел.

— Да, — сказал он, — пожалуй, это хорошо, что мы тогда случайно встретились.

Полина задумчиво брела вперёд:

— А я думаю, что случайностей не бывает. И я тогда не случайно задержалась в парке допоздна.

— Что же, — уголки губ Анджея дрогнули в улыбке, — вы ждали меня? Знали, что я приду?

— Я, может, и нет. Но кто-то за нами присматривает… и он-то знает всё.

Анджей перестал улыбаться. Задумчиво посмотрел в тёмную бездну неба с колючими звёздами, проблескивающими в дырах тучевого купола, и неслышно и печально покачал головой.

День. Два, три. Четыре, пять, шесть. Неделя.

— А правда, что у вас глаза странного цвета?

Смеркалось. Небо в последние дни потихоньку солнечнилось. За последние дни парк осветлился из серо-дождливого в золотисто-зелёный. Завтра снова будет солнце, думал Анджей. Как она и говорила. Странная девочка, этим воскресным днём снова неслышно шедшая рядом, вслепую ощипывая невесть откуда взятую ромашку.

— Всегда считал их серыми. А кто вам сказал?

— Бабушка. Она сказала, что они у вас прозрачные-прозрачные. И такого цвета… Голубо-серо-зелёного. Меняются. Вы разве не обращали внимания?

— Может, и обращал когда-то… И что же ещё рассказывала ваша бабушка?