Евгения Сафонова: Солнце в зрачках

— Вы профессионально занимаетесь музыкой, Полина?

— На третий курс музыкального училища перешла. А ещё я пишу сказки.

— Даже так? А почему вы выбрали музыку, а не литературу?

— Не так уж хороши мои сказки. Да и… я не могу без музыки. А если быть флейтисткой и в свободное время писать сказки можно, то быть писательницей и в свободное время играть на флейте — это совсем не то. Правда, родителям ни то, ни то не нравится. Они считают это ерундой. Хотят, чтобы я после окончания училища шла на юридический.

— С чего это? — искоса взглянул на неё Анджей.

— Обычная история. Родители отдают тебя в музыкальную школу, потому что им хочется, чтобы дочка могла сыграть пару пьесок для гостей. А стоит тебе изъявить желание посвятить музыке свою жизнь, как они приходят в ужас. Как, этой ерунде? Музыка хороша на досуге, а жить ты на что будешь? Разве тырканьем пальцами по клапанам что-нибудь заработаешь? Только в переходе…

Анджей отстранённо тряхнул зонтом. До чего же этот глупый мир любит повторения, подумал он. Даже забавно. Эта глупая жизнь бежит по глупому кругу, который никак не замыкается, никак не успокоится, всё извивается, завязывается, дёргается…

— На самом деле странно. Любовь и насилие вроде бы несовместны, а сколько родителей, искренне любя своих детей, ломают им жизни. Часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает зло… — рыжая взяла с лавки тросточку. — Пойдёмте к дому. А почему вы предпочли счетоводство литературе?

— Обычная история, — Анджей коротко рассмеялся. — Только в этой родители сыграли не главную роль.

— А что же главную?

— Разочарование. В себе. Зачем? В один день я вдруг понял — то, что я делаю, никому не нужно. А раз так…

О, он очень хотел выбрать литературу. Но Анджей был послушным сыном, а потому поступил в нормальный университет на нормальную профессию — ведь семья нуждается, и в первую очередь нужно зарабатывать деньги, а писать можно и в свободное время… Но когда даже твоя любимая жена спрашивает, почему бы тебе не написать обычную книгу вместо чего-то «нового», «особенного» и такого непонятного, так хочется забросить ручку с бумагой в дальний ящик — и так просто это сделать…

— И вы бросили? Просто взяли и бросили? И опустили руки? — рыжая моргнула, придержав книзу пушистые ресницы.

— Я не мог воплотить в жизни книгу, которая бы что-то изменила. Я не мог сказать что-то новое, что-то, что не было сказано до меня… А сейчас я понимаю, что всё возможное уже было сказано. Сколько было людей, слов, фраз и книг.

Метроном трости пропустил удар, сбившись с размеренного анданте, и застучал вновь уже во взволнованном аллегретто.

— Может, и так, — сказала девушка. — Но мы должны искать новые. Если мы не сможем сказать, придумать, сделать что-то новое, если мы не сможем творить — зачем мы тогда существуем?

Анджей криво улыбнулся:

— Существуют же зачем-то звери, которые творить не могут. Чтобы продолжать род, к примеру.

— Но нам же дали разум, отличив от зверей. Зачем продолжать род существам, которые могут только разрушать? Звери, в отличие от людей, не разрушают осознанно… Нет, в таком случае мир был бы устроен слишком глупо.

— А разве он не глуп?

— Нет. Просто человек не всегда может его понять.

— А вы, значит, поняли?

— Я поняла, что слишком глупа, чтобы его понять.

Анджей почти разомкнул губы для ответа, когда понял — этого ответа он не знает.

Рыжая быстро шла вперёд сквозь жидкую тьму августовского воздуха, и подошвы её кед касались отражённых звёзд.

— А вы хоть на миг задумались, сколько раз посещали такие мысли тех, кого сейчас мы признаём великими? Сколько лет они разбивали в кровь лбы о закрытые двери? Сколькие умирали в нищете, так и не дождавшись признания от человечества, которому свойственно видеть не тех, кто живёт, а тех, кто уходит? А оно признавало ведь — только там, куда уходят великие, им от этого вряд ли много толку. Но они всё равно шли, стискивали зубы и шли, и звали за собой, чтобы показать нехоженые дороги, и несли своими творениями свет людям, которые упорно отказывались признавать этот свет нужным…

Типичный юношеский максимализм, романтизм и оптимизм, подумал Анджей, ступая с тротуара на дорогу, проходя перед машинами, глазеющими на них яркими пятнами фар. Вот только почему рядом с этой рыжей он чувствует себя то стариком, то несмышлёным мальчиком?

— Вам всё-таки не нравится ваша работа, — сменила тему рыжая.