— Только в Риме можно почувствовать любовь ко всему миру, — сказала Аня.
— Жизнь бурлит?
— Повсюду: на узких улицах и маленьких площадях… Мы шли, держась за руки. На улице, под небом — как в храме. Думала, так будет всегда… — Аня горько усмехнулась. Жалобно посмотрела. — Красота и свобода — безграничная… — прошептала.
— Представляю… Дух захватывает…
Они уткнулись в бокалы и замолчали.
— А чего бы вам сейчас хотелось больше всего? — спросила Светлана.
— Честно? — глаза Мальвины вспыхнули.
— Я отгадаю, — Светлана предупредила движение. Закрыла глаза. — «…Я хотела бы жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки и вечные колокола. И в маленькой деревенской гостинице — Тонкий звон Старинных часов — как капельки времени. И иногда, по вечерам, из какой–нибудь мансарды — Флейта. И сам флейтист в окне. И большие тюльпаны на окнах. И может быть, Вы бы даже меня не любили…»*
— Это вы? Вы написали? Игорю? — Аня вплотную придвинулась. Восхищённо смотрела.
— Нет, не я. Моя подружка — Марина Цветаева. Я её обожаю.
— Цветаева — ваша подружка? — Мальвина охнула. — Сколько же вам лет?
— Э–э–эй! Осторожнее, Анечка! — Света шутливо замахала руками. — Я большая, но не до такой же степени! Не так много, Анют, — весело рассмеялась. — Хоть и подружка…
— Вы знаете… — Мальвина подбирала слова. — Вы такая… тёплая… Так чувствуете… Мне стыдно, что я вам говорила… Эти стихи… я ещё никогда… я… мне никто не читал…
— А мне читал — Игорь. Он открыл мне Цветаеву. До него я не чувствовала. Её слова мне были пустыми звуками. А потом словно вгляделась, прониклась. И ты почитай. Женщина — одна из нас, такая же глупая и беззащитная, как и мы с тобой… с вами… влюблялась и любила. И не один раз, между прочим! Хоть и жила в прошлом веке — ни мобильных, ни телефонных будок.
— А почему, скажите, вы мне то «ты», то «вы» говорите?
— Да? Не заметила. Наверное, «ты» — это когда очень тепло, близко, «вы» — дистанция. Видимо, не могу определиться. Извините. Извини.
— А ваш этот… Игорь — мне кажется, он холодный, рассудочный, влюблённый в себя тип. Хоть и музыкант. Если бы вы встретились…
— Мы не встретимся… зачем? — поспешила возразить Светлана.
— И у него появилось бы желание побыть с вами хоть один час — хотя бы в аэропорту… как мы с вами… сегодня, здесь… Вы не представляете, как бы он удивился… и как бы пожалел, что не оценил, просмотрел вас — смешную девочку с обезьяной… О! Хотела бы я на него посмотреть! — Мальвина громко рассмеялась.
— Это уже ни к чему. Пусть живёт, не мучается… и он не холодный — напрасно вы так.
— Почему вы все время его оправдываете? — вдруг воскликнула Аня и нетерпеливо откинулась на стуле. — Все русские так — сглаживают, не видят очевидного, обходят углы. Немка или француженка ни за что бы! Он чёрствый — я же вижу! Не откликнулся на стихи… Хоть слово тёплое вам сказал?
— Стихи?
— Но вы же ему писали стихи — я уверена! Писали?
— В юности все пишут… — неуверенно сказала Света.
— Не все! Я — не пишу!
— Да, но вы танцуете…
— А кто не танцует? Вон, посмотрите, — Аня кивнула на большой монитор, где транслировали танцевальное шоу.
— И на полки с книжками посмотрите. Кто только не пишет. — Светлана указала на газетный киоск. — Аня, этот разговор ни о чем. Оставьте мне мои заблуждения. — Она шутливо обхватила себя за плечи, словно оберегаясь. Захлопнулась. — «Солнце — моё. Я его никому не отдам», — засмеялась. — «Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!» Кстати, тоже подружка написала.
— Цветаева?
— Она. Чудо, правда?
— Вам надо понять, что ваш Игорь — не тот, кого вы себе надумали… — продолжила Мальвина.
— Аня, не хочу! — запротестовала Света. — Пусть будет так, как я чувствую. Игорь у меня здесь, в юности, — приложила руку к груди. — Пусть там остаётся! Не трогайте, Анечка.
Они замолчали.
— Он не должен со мной быть — так распорядились… — тихо сказала через минуту.
— Там? — показала Аня в потолок и фыркнула. Закрыла ладонью рот. — Извините.
Они ещё много о чем говорили. Светлана читала стихи и рассказывала, как неэкономно любила Цветаева — себя не берегла. Пылко любила, только так могла «выдышаться в стих»*.
Аня слушала — то удивляясь, то протестуя, но в общем–то была согласна, что строчки чудные — мороз продирает, и навряд ли, живя по–другому, поэтесса оставила бы проникновенную стопку восхитительных стихов — в дар.
— Значит, мы ничего не решаем? По вашей логике? — вдруг спросила Аня.
Читать дальше