Евгений Гропянов - В Камчатку

Вдали от неосторожной искры горит тундра, дым поднимается легкими клубами, и если прислушаться, то услышишь жалобный треск прошлогодней травы. Старчески трещит и сухая трава под ногами. Покрытая кисейной плесенью, она день-два как освободилась из-под снега, старается сдерживать траву зеленую. Да куда там! Разгребешь руками, а зеленая уже и лист выкинула — это клевер, лист круглый.

Пахнет земля зовуще. Не знаешь, чем и объяснить, а запах весенней земли сравнить с чем-нибудь трудно. Принюхаешься — запах грибной, а остальные запахи незнакомы, слов передать нет. И что только не вспомнишь в такие минуты…

Среди березок холмик. Пригнешься — и что же — муравейник! Вот уж когда не ждешь, чудо приваливает. Бегают муравьи по дому своему торопливо, но от муравейника не отползают — рядом снег. Кинешь на снег желтый стебелек, пробегут они по нему, усами поводят — и обратно: холодно, брат, хоть и весна ранняя. Погладишь муравейник, да несильно, а воздушно, осторожно стряхнув муравьев, и поднесешь ладонь к носу. Проймет тебя острый, не схожий ни с чем по кислоте запах, будто прочистит тебя всего, обновит, и станет легче дышать. Весна!

Но самое удивительное — песня жаворонка. Рядом с горой — большая поляна. Снег еще кое-где лежит заплатками, а прямо над тобой, в голубизне неба, черной точкой жаворонок. Он поет. Крылья его недвижны. Он подвластен ветру. Он поет заливисто-чисто, и трель его радостно звенит в успокоенном после пург воздухе. И радость эта передается тебе.

Стоишь, задрав голову, смотришь на веселую серенькую пичужку и будто впервые видишь и это небо с далекими редкими облаками, и эти снежные горы вдали, и лес, затихше-успокаивающий. Весна на Камчатке — не весна, как на матерой земле. Она и не видна: снег ушел, деревья голые — недели две, а потом как вспышка, будто в костер бросили сухую лапу кедрача, — только вспышка зеленая. Лето! И солнце сразу же прибавляет, и трава в рост тянется.

Казаки могли и попозже сняться к морским островам, но раз зиме конец и лето постучалось, чего засиживаться. Да и Колесов будто сам не свой, все на Тахтай Гирева оглядывается: ему ведь с казной — на Якутск. Козыревский обещал Колесову — с Тахтайкой он сговорится, смирит его и обезопасит Парапольский дол.

Но вот все распрощались. Мартиниан крепился из последних сил: старческие ноги плохо держат. Хотели пальбу из пушек открыть: как-никак суда российские к морским островам путь держат, но Колесов под страхом смерти запретил порох транжирить.

Козыревский шапку сорвал с головы, поклон ударил.

Казаки перекрестились. Козыревский никак не мог дождаться, когда суда оторвутся от берега. И вот казаки навалились на шесты. Река Большая подхватила суда и понесла к Пенжинскому морю. Солнце играло. Скоро казаки были в Пенжинском море. Многие на морской воде впервой. Они перегибались за борт.

— Дайте им воды! — крикнул Иван Петрович. Они хлебали из кружек, их выворачивало: вода была забортной.

— Полегчает враз, проверено! — подбадривал Козыревский. — Веселей!

Козыревский заставил казаков двигаться: прикрыть понадежнее сухари и еще раз проверить крепление бочек с солониной и питьевой водой. Порох и свинец он держал при себе в каморке, такой тесной, что едва сам помещался в ней. Однако же он туда втянул и Саниму, толмача, оберегал его. Санима знает, в какой стороне Узакинское государство. В недавних летах Володимер Атласов полонил узакинца Денбея (отбил на Иче-реке у тойона Тынешки) и отправил государю Петру Первому. Саниму и его товарищей Козыревский выкупил у камчадалов реки Большой в 1710 году, три лета назад. Камчадалы поначалу артачились: не отдадим иноземцев, лучше убьем. Уговорил Козыревский камчадалов: Апония стоит трех ножей, куска ткани, штофа зеленого стекла и фарфоровой русской чашки с веселым узором. Санима рассказывал, что их бусу очень долго носило по морю и многие из промышленных в муках померли. Десять человек, полуживых, несчастных, было выброшено на берег. Камчадалы будто их и ждали. Скрутили им руки и увели в свои острожки.

Четверо пытались по дороге бежать, их поймали и забили палками.

Санима быстро привык к русскому языку. Он был добр и мягок. С таким народом торги затевать можно. Колесов говорил Козыревскому:

— Как в Апонии якорь бросишь, правителя тамошнего упроси торговать. России есть что продавать. Одна рухлядь чего стоит, залюбуешься. С людьми Апонского государства говори токмо ласкою и приветом. Помни царев наказ: торговле в Апонией быть. В согласии и мире будем жить с Апонией. Через торговлю.