Василий Головнин: Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку в 1807—1809 гг. Том 1

Василий Михайлович Головнин родился в Рязанской губернии Пронского уезда в селе Гулынках, апреля 8-го 1776 года от незнатных, но благородных родителей [1] Отец его был коллежский асессор Михайло Васильевич из старинных дворян, как то значится по родословной Головниных, а мать Александра Ивановна Вердеревская из того рода Вердеревских, который происходит от татарского князя Сала Хамира, крестившегося при Олеге и женившегося на его родственнице. Князь сей, получив обширные владения в Скопине и поселившись на реке Верде, стал называться Вердеревским. . По тогдашнему обыкновению записывать в гвардию малолетних дворян, и он на шестом году возраста был определен в Преображенский полк унтер-офицером. По смерти же родителей его, коих лишился он, будучи 9 лет от роду, родственники, на коих возложено было попечение о нем с тремя малолетними братьями [2] Иван, Александр и Дмитрий. Первый умер в Ревеле лейтенантом, второй за болезнью не служил и умер в своей деревне; третий также умер, будучи в отставке капитан-лейтенантом. и над имением их, не желая, чтобы он служил в гвардии, под предлогом недостаточного его состояния [3] В царствование императрицы Екатерины II в гвардию определяемы были богатые дворяне и небогатые: первые достигали офицерских чинов по гвардии и служили в оных до капитанского чина, из которого выходили или в армию полковниками, или бригадирами в отставку, а последние из сержантов шли в армейские капитаны и выходили в отставку майорами. В числе последних Головнин мог быть, ибо с братьями имел до 400 душ хороших крестьян. , определили его в 1788 году в Морской кадетский корпус. В сие время во флоте не было у него ни родных, ни знакомых; при вступлении его в службу не имел он даже и мичмана своим покровителем; словом, он во флоте никого не знал и его никто не знал. В 1790 году Головнин был пожалован гардемарином, а в 1792-м сверстники его произведены в офицеры, но он оставлен в корпусе, как там говорится, за малолетством, потому что ему не было тогда 17 лет от рождения, и он уже был пожалован мичманом с следующим выпуском в январе 1793 года. Хотя ему и горько было оставаться в корпусе за то, что он на 17 [-м] году кончил те науки, которые надлежало кончить на 18-м, но обстоятельство сие послужило для него к большой пользе и впоследствии имело влияние на всю его жизнь. Прежде, следуя примеру своих товарищей, он занимался только изучением одних математических наук, а о словесности и языках не думал. Математику он знал очень хорошо, за что был произведен старшим унтер-офицером, или, как тогда называли, сержантом [4] В то время унтер-офицерское звание по корпусу было не пустое название, как ныне, но сопряжено с почестями и выгодами: на мундире было отличие и производилось жалованье – сержанту 24 рубля в год, подпрапорщику 16 рублей, капралу 12, гардемарину 6; по-нынешнему это значит серебром. , и из корпуса вышел вторым человеком по всему выпуску, но иностранного языка ни одного не знал. Когда же он был оставлен в корпусе, тогда бывший инспектором оного профессор математики Василий Никитич Никитин принял на себя обучать английскому языку один особый класс, при открытии коего говорил он о пользе знания иностранных языков сильную и убедительную речь. Речь сия произвела над Головниным такое действие, что он обратил все свое внимание, все минуты, словесности и иностранным языкам, и в восемь месяцев выучил русскую грамматику, историю, географию, и столько английского языка, что мог переводить с него довольно хорошо; и потом, когда вышел из корпуса, тотчас нанял учителей английского и французского языков. В последний год бытия Головнина в корпусе любимое его упражнение состояло в чтении морских путешествий, географических книг и умозрительной физики, из коих Бюффоново сочинение о феории Земли [5] Так в документе, имеется в виду сочинение « О теории Земли». читал он несколько раз. Сие то чтение поселило в нем непреодолимую страсть к путешествиям, и потому, вышедши из корпуса, он решился оставить малолетних братьев своих и доставшееся ему общее с ними родительское имение в Рязанской и Калужской губерниях под чужим присмотром и управлением для того, чтобы самому, продолжая службу, иметь случай и способы путешествовать. Он хорошо знал, сколь много должен будет потерять, оставляя имение в опекунском распоряжении, но не оставил службы, к которой скоро пристрастился, даже и тогда, когда братья его вступили в оную и имение их год от году приходило в большое расстройство.