Василий Голованов - Путешествие на родину предков, или Пошехонская сторона

Василий Ярославович ГОЛОВАНОВ

ПУТЕШЕСТВИЕ НА РОДИНУ ПРЕДКОВ,

или Пошехонская сторона

"Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне считалось захолустьем".

М. Салтыков-Щедрин. "Пошехонская старина"

Прадеду моему, Николаю Николаевичу Голованову, переводчику с семи европейских языков и книгоиздателю, обязан я слишком многим, чтобы не чтить с почтением память о нем. Библиотека в пять тысяч томов, им собранная, вскоре после революции была им отдана в Румянцевскую (ныне Российскую государственную) библиотеку, и с тех пор никто из Головановых не составил собрания книг более обширного и, смею даже думать, содержательного. Никто не повторил подвига его титанического труда (о чем скажу ниже), хотя позывы на работу кромешную и непосильную испытывали, конечно, все, в ком течет хоть капля фамильной крови. И уж, конечно, по-человечески никто из потомков не был одарен более прадеда, поднявшего на ноги пятерых детей и при этом не отступившего ни на шаг от той творческой задачи, которая была ему предъявлена... Кем? Ведомо только Господу, ибо сам он происходил из захудалой ветви обширного купеческого рода, усыхание которой началось с невиданного позора отца, стариком обвиненного в неплатеже денег за поставленную в кредит мануфактуру и сеченного плетью на эшафоте - открытой деревянной площадке, крашенной черной краской, со скрипучими, никогда не мазавшимися колесами, посредине которой стоял столб, к которому привязывали обреченного позору. Палач - здоровенный малый, рубаха кумачовая, штаны плисовые - бил плетью, свитой в три прута. Старик Голованов только повторял: "Я уплатил". Эшафот - единственное французское изобретение, оказавшееся полезным российским подданным екатерининских времен, когда и был на месте старинного села Весь Йогонская учрежден уездный город Весьегонск, получивший согласно новому чину и герб - щит с короной (символом тверского наместничества) и в нижней части с черным раком, "которыми воды, окружающие сей город, весьма изобилуют". Стремясь взять реванш за позор, причиненный фамилии, старший брат прадеда Александр Николаевич прошел через годы совершенно мизерабельного существования, преследуемый неудачами, заимодавцами и кредиторами, прежде чем восстановил суконную торговлю, разбогател, купил себе кровного заводского коня Ворона и выстроил в ознаменование своего триумфа колокольню Кирсановской церкви, которая, подобно знаменитой Калязинской колокольне, торчала из воды, покуда не была взорвана, когда было заполнено огромное Рыбинское водохранилище. Решив к столетию фирмы непременно стяжать себе дворянство, он в 1902 году приехал в Москву и потратил немалые деньги в архивах, составляя семейную генеалогию. Влез в долги, купив себе за десять тысяч Библию в золотом окладе, куда эта генеалогия, собственно, и должна была быть вписана, не расплатившись, попал в полосу неудач, впал в ничтожество, торговал с лотка и проценты по долгам выплатил только к февралю 1917-го, когда революция все прошлые долги аннулировала. Подобной жалобной участи брат его Николай, мой прадед, избег, как полагаю, лишь тем, что был младшим и не обязан был принимать на себя все фамильные маетности. Кроме того, он обладал феноменальной памятью: прочитанную страницу пересказывал слово в слово. Брат способствовал его учению, полагая, что он поправит дела "фирмы", и не одобряя "глупостей", которым Николенька стал предаваться еще в Весьегонске, взявшись переводить "Фауста" Гете. Однако, уехав в Москву, Николай Николаевич посвятил себя глупостям сполна: перевел и издал многие сочинения Шекспира, Шиллера (полное собрание), "Божественную комедию" Данте. А также собственные сочинения, из которых наиболее значительна драма "Иуда Искариот" - по случайности оказавшаяся в самом начале цепи литературно-философских попыток осмыслить возможную (и иную, нежели утверждают Евангелия) роль Иуды среди ближайших учеников Христа. Леонид Андреев написал свой нашумевший рассказ "Иуда Искариот и другие" позже, в 1907-м. Х. Л. Борхес придал проблеме сразу несколько измерений в эссе "Три версии предательства Иуды". В самом ли деле был Иуда предателем или только сыграл эту неблагодарную роль, смиренно исполнив миссию, порученную ему Христом? Тайна мысли казалась тайной места. Откуда гностическая глубина сомнения у человека, мать которого была дочерью дьяка и ничего отродясь не читывала, кроме Псалтири? За свое сочинение прадед был отлучен от церкви.