Д. Савельев - Медитатор [сборник рассказов]

Врач оказался придурком и вруном. Он просто хотел получить сумму денег и сбежать. Но теперь у Саши было много жён. Он больше никогда не испытывал чувство изношенности и использованности их. Зато у него появилась другая проблема. Каждый день он изо всех сил ломился в ту самую дверь, за которой скрывался апостол Пётр, но говнюк так и не выходил. Потом у Саши кончались силы, он последний раз ударялся лбом в железо и шёл к своим жёнам. До завтра.

— Слушай сюда, сынок! — сказал ободранный щетинистый бомж с расквашенной скулой. — Меня зовут Алексей Алексеевич Ух..! — он закашлялся.

Я положил 10 деноминированных копеек в чёрное и лохматое, лежащее на асфальте, и поспешил вперёд. Не успел я сделать и пяти шагов, как чья–то сильная рука легла мне на плечо. Я попытался вырваться, но что–то стукнуло меня по голове, и сознание плавно покинуло тело.

— Ну вот, — сказал хрипловатый голос, и я понял, что уже могу слышать, — наша физиология уже приходит в порядок и скоро будет готова для опытов. Позвольте ещё раз представиться: меня зовут Алексей Алексеевич Ухтомский, академик АН СССР, лауреат Ленинской премии. А как ваше имя, молодой человек?

Я открыл глаза и попытался пошевелить хотя бы одной из конечностей. Бесполезно!

— Да что вы так волнуетесь! — сказал Алексей Алексеевич, — Я же учёный! Вам должно быть известно, что учёные, а тем более великие учёные, каковым я и являюсь, никогда не убивают людей из гуманистических соображений, если их не заставит необходимость. Я собираюсь всего–навсего вас препарировать и отпустить, если вы, конечно, не скончаетесь в процессе эксперимента…

Взгляд мой сфокусировался, и я разглядел над собой ухмыляющееся лицо давешнего бомжа в ореоле яркого электрического света. Я догадался, что привязан к операционному столу и закричал.

— Тише, тише! — зашептал испуганный Алексей Алексеевич. — Я же просил вас не волноваться!

У меня появилась надежда, и я закричал ещё громче.

— Не то вы разбудите моего волкодава, который уже не ел четверо суток, и мне придётся изменить условия эксперимента и препарировать вас несколько не так, как изначально планировалось… Чем кричать, лучше послушайте рассказ о том, как мы с моим учителем Введенским Николаем Евгеньевичем открыли явление доминанты в лохматом тысяча девятьсот, дай Бог памяти, кажется, третьем году…

Я решил, что надо тянуть время, и спросил недоверчиво:

— Прошу прощения, но сколько же вам сейчас лет?

Мой тон задел бомжа–академика, и он, брызгая слюной, начал распаляться:

— Сколько мне лет? Да мне не сколько лет! Я умер в 1942-ом году в Ленинграде! Я был страшным материалистом и не верил в Бога! Всю жизнь я издевался над бедными маленькими животными! Как ты думаешь, сынок, куда я попал? — Он вытер накатившуюся слезинку тыльной стороной ладони, и тут же глаза его остро сверкнули, а щетина разошлась над жестокой ухмылкой, больше напоминающей оскал. — Ты, наверное, знаешь, что Сатана иногда возвращает к жизни самых преданных своих слуг? Я именно такой слуга!

Он немного успокоился и продолжил:

— Так вот, молодой человек, был я тогда немногим старше вас, и очень любил красивых девушек… Но это не важно. Резали мы кошек с Николаем Евгеньевичем всё утро, резали, резали. А потом нате вам! Слава Богу, что Николай Евгеньевич стормозил, не то быть бы мне аспирантом до старости!

Алексей Алексеевич натянул резиновые перчатки.

— Я пока буду готовиться к препарированию, советую послушать вам моего коллегу Чарльза Скотта Шеррингтона, лауреата Нобелевской премии, между прочим. Я думаю, он вам расскажет о синапсах!

Он загоготал, и я услышал новый голос откуда–то справа.

Чарльз Скотт оказался очень весёлым человеком. Он сразу же заткнул мне рот какой–то окровавленной тряпочкой, оставшейся, по–видимому от предыдущих экспериментов, и принялся рассуждать о переходе возбуждения с одной нервной клетки на другую. Временами он ударял меня волосатым кулаком по уху, видно, от избытка чувств. Сначала мне было не до его разглагольствований, но потом я вспомнил гениальную фразу — «если не можешь сопротивляться насилию, расслабься и получи удовольствие». Потихоньку я начал проникать в смысл его изречений. Получалось, как будто нервная ткань, лежащая в основе жизнедеятельности человеческого организма, состоит из тел нервных клеток — нейронов и их отростков — аксонов. Между аксонами и частями клеток, к которым они подходят, есть, обычно, небольшой зазор — синаптическая щель. Контакт между нервными клетками и называется синапсом. В этой щели происходят интересные вещи. Конец аксона, как и тело клетки, к которой он подходит, естественно, покрыт мембраной. Из мембраны аксона с помощью каких–то пузырьков вещество–посредник, называемое медиатором, выбрасывается в щель, а белок другой мембраны его улавливает. Всё это происходит только когда организму требуется по нервному волокну передать нервный импульс куда–нибудь. Такой синапс называется химическим. Кстати, Скот Чарльз (или как там его?) сказал что при жизни своих синапсов он так и не увидел — их разглядели через семь лет после его смерти. Благо, теперь, когда его нынешний повелитель смилостивился и даровал ему новое тело, Скотт может любоваться на своё открытие сколько угодно. При этих словах учёный в припадке радостного возбуждения пнул операционный столик ногой, мир резко качнулся влево, и я понял, что сломал ногу об пол. Где–то за стеной заворчала собака, разбуженная грохотом, и мне стало совсем неуютно. Чарльз поднял столик, и, как ни в чём не бывало, продолжал. Клетка, уловившая медиатор мембраной, и не подумает реагировать, если в нескольких других местах её мембраны не произойдёт то же самое. Зато если она отреагирует, начинается самое интересное. Несмотря на боль в переломанной ноге, я так заинтересовался, что решил обязательно заняться физиологией, если, конечно, выживу. В общем, каждая мембрана внутри заряжена, и заряжена отрицательно. Когда она отвечает на медиаторы в синаптических щелях, её заряд падает и, в конце концов, становится положительным. Изменённый заряд скачет по аксону к другому синапсу и заставляет медиатор выбрасываться в щель. В дело вступает белок, и дальше пошло–поехало.