Всеволод Фабричный - Самоед

Многие люди хвастаются своими умениями и жизненной хваткой — я же хвастаюсь неумением и неприспособленностью. Иногда я чувствую себя словно дитя–анацефал, которого вынесли из роддома и положили лицом вниз на заросший одуванчиком пустырь около железной дороги.

Я сам, добровольно, в здравом уме (про память уж не рискну…) сделал свою жизнь такой как она есть. У меня было немало возможностей выбраться из трясины рабочего класса и жестко поумнеть. Все до одной были сброшены по гулкой мусоропроводной трубе. Я даже сейчас слышу как они, громыхая, летят в переполненный бак. Прощайте! Прощайте!

У общества, кроме того, случаются еще и революции. Войны. Катаклизмы людской неугомонности. У меня нет никакого мнения по этому поводу. Когда–то я еще играл в человека, которому есть дело до несправедливостей и эта хворь постепенно прошла. Иногда доброкачественная опухоль потихоньку, втихаря рассасывается. Сейчас я с одинаковым удовольствием слушаю о том — сколько укокошили американцев и сколько иракцев. Это ведь примерно то же самое, что и автомобильная катастрофа: бежишь смотреть, охаешь, переживаешь, а сам только и ждешь струйку крови из под дымящейся груды металла. Чем больше урона и мяса — тем больше дрожащего удовольствия в области затылка.

Если меня заберут воевать — тогда я конечно взвою не на шутку и заимею какую–нибудь точку зрения. Например — стану предателем родины, постреляв своих. Почему так жестоко? Потому что «свои» вынудили меня воевать. Они посадили меня в пекло. Вот и получите! От врага скорее всего тебе ничего не достанется кроме пули. От «своих» — можно получить и пулю и издевательства впридачу.

Но мне кажется, что я не пройду медобследования. Меня оставят с женщинами, стариками и младенцами. Случись блокада (трупики около пункта приема посуды, серые физиономии, съеденный матрац) — я возможно стану людоедом с уклоном в сторону мародерства. Только это не будет так весело, как в моих детских фантазиях.

Есть фашизм, расизм и коммунизм. Мне нет особого дела до расовых распрей. Я, конечно, имею полное право не любить негров, азиатов и индейцев. Почему? Расовая терпимость? Да я‑то потерплю, а вот они частенько не терпят. Я знаю этих людей тогда — когда они в большинстве. В отличие от комичных русских расистов, которые видят кавказца всего пятьдесят раз в день и потом истекают слюной в мыслях о чистоте нации — я действительно проживаю в стране смешанных рас. Я знаю каково работать в иранской пекарне. Я много перенес, когда разгружал мебель с неграми и индейцами. Я слышал немало ласковых слов в свой адрес (и в адрес своего народа). Русские иммигранты–евреи, которых в моем городе очень много — также не сумели посеять в моем сердце волшебных семян любви.

Я — меньшинство. Иногда мне кажется, что я живу в Китае. Иногда что в Индии. Это зависит от района. Город большой.

Да. Наверное я расист. Это естественно и натурально. По–другому к сожалению невозможно. Нет, у меня были друзья китайцы и негры, лучший мой начальник за все мои рабочие годы оказался индусом — но все это отдельные человеческие особи. Если же взять чужеродные расы в целом и рассмотреть их как «народ» — становится немножко мерзко.

Загвоздка вот в чем: кроме черных, желтых и коричневых я также не люблю и белых. Особенно русских. Не поголовно, конечно. Так… в общих чертах не люблю. И теперь я расист?

Вот с русскими иммигрантами в Канаде (не обязательно одни евреи — все без исключения) у меня действительно что–то похожее на железную идеологию. Хотя мне это не свойственно.

Когда на улице я слышу родную русскую речь — мне не хочется подойти и познакомиться.

— Здравствуйте! Я, тут, слышу что по–русски разговаривают…. А откуда вы? А как долго вы в Канаде?

Нет. Спаси и сохрани. Я лучше усну от уремии, чем приобщусь к русской коммунии. В печь. В газовую камеру. Обувь можно не снимать.

Не буду отрицать: я знавал относительно неплохих русских людей в Канаде. Точнее — одного человека. Получеловека. Скорее всего мне просто не везло. Когда–нибудь я встречу его или ее. И пронзительно заплачу от внутричерепного счастья. Начну ломать руки и закатывать глаза к сине–зеленым небесам. Окончательно сопьюсь от возбуждения. Иногда так долго и трепетно ждешь каких–то вещей, что когда они в конце–концов приходят в твою жизнь — ты понимаешь, что тебе конец. Счастье за долгие годы превратилось в ласковую погибель.

Не стану дрочить изъяны своего народа. Их слишком много. Скажу одно: хотел бы уважать, да не уважаю.