Всеволод Фабричный: Самоед

Теперь фен дует мне в голову безлимитной струей. Он слушает мои мысли и не возражает. Теперь полная свобода речи и убеждений. Одиночество. Можно чувствовать себя естественно. А внутри себя я никак не могу перестать тошнотворно, по–человечески плакать.

Определение панка (если вам не комфортно — измените слово «панк» на «жизнь») для меня очень просто: панк — это когда можно все. Поймите меня: можно все. И это самое «все» распространяется на любые поступки и действия. Вроде бы так и задумывалось… Нет? Это веселый плевок в физиономию всему человечеству. Хорошим и плохим. Богатым и бедным. Обе партии живут немножечко зря, но забывают и им кажется, что жизнь их имеет смысл и святость. Напомним им об этом «зря». И напомним едко. Соберем весь злой сарказм и заставим их затопать ногами. Все заслужили хотя бы одного плевка. Все добро на этом свете — относительно и чаще всего неискренне. Ценности теряют свою цену. Панк — это когда нет ничего святого включая собственный любимый живот. Самоуважения мало, самосохранения и того меньше. Громогласный смех сквозь слезы не минует никого. Да, ничего нет! Ничего не важно!

Друг мой! Приподними одеяло и впусти в постель безграничный nihil. Обними его и никогда ни о чем не терзайся. Я терзаюсь из–за своей совершенно больной психики, но у тебя, кроме обязательной вегето–сосудистой дистонии, по–моему ничего серьезного.

Я зря развил эту тему. Натыкаюсь на увесистый камень собственной ограниченности. Не в состоянии объяснить свою точку зрения до конца. Лишь врагов наживу я себе… Лишь врагов. Вот так: просунул голову в комнату, рыгнул борщом и спрятался.

Какой смысл всего этого, когда внутри панковской (и любой другой) субкультуры нагромождено столько мочеизнурительных законов и правил, что, извините, не кашлянуть не пернуть? Из такого мини–общества хочется сразу сбежать, сделав напоследок какую–нибудь обидную пакость. Практически ничего нельзя сказать чтобы не навлечь на себя поток брани и обвинений в том, что ты фашист, нацист и вообще — негодяй кушающий мясо. Святость, которой достиг андерграундный панк просто необычайна. Что это? Что это? Крошечный, трогательный нимб пробивается над свеженамыленным ирокезом! Мама, мама, скорее! У Ночки теленок родился!

Отчаянная серьезность борцов за справедливость, антифашистов–сектантов и прочих либералов человечества иногда смешит и удивляет. Хватит… Хватит…Люди с благой миссией! Страшны вы в своем причудливом и справедливом гневе! Не хватит крыльев, что бы закрыть ими всех убогих. Чем–то очень фальшивым попахивает в вашем постоянном желании помощи всем болезным и обездоленным. Кто они такие? Вы думаете, что вам скажут спасибо? Ха! Любимое дело — как следует куснуть накормившую тебя руку. Можно спасти пару раз. Можно спасти десять раз. Но спасать кого–то всю жизнь — это как–то…..немножечко отвратительно. Согласитесь. Вот, вот…. Уже раздвигаются мускулы рта. Чуть–чуть рвутся желтоватые заеды. Киваете.

Хотя… вломить лишний раз менту никогда не повредит. И отберите именное оружие. Веселее будет! Я сам боюсь, а за вас порадуюсь.

Ловлю себя. Ловлю. Я только что предложил борцам за справедливость бить милицию. Зачем я это сделал? Кто я такой, чтобы советовать? Бейте кого считаете нужным. Да хоть бы и таких жучков как я. Вычислите. Поймайте. За меня некому отомстить. Это же интересно! Сорвите плотный покров мимикрии путем каверзных, тщательно продуманных вопросов. Это необходимо: среди людей «с принципами» я становлюсь великим притворщиком и один только взгляд моих глаз часто претит насилию и даже грубости на мой счет. Накостыляйте. Быть может моя следующая повесть станет немножечко вежливее, а я, залечивая физические раны и сотрясения — хоть на время успокоюсь. Чем меньше собачка — тем громче она гавкает. В моем случае — я к тому же гавкаю сильно издалека.

Фашисты, а также все те, кто хочет чего–то за счет страданий других людей! Хотелось бы, для порядка, назвать вас сволочами, да не имею права. Наши испражнения, если сделать анализ — будут подозрительно схожи. У меня есть все печальные задатки стать таким же как вы. Я уже капельку стал. И дело вовсе не в расовом вопросе. Запамятуйте на секунду, что вы фашисты и очеловечьтесь. Сядьте со мной вот на эти стулья. Я что–то скажу:

Мы все немножко больны. У нас с с вами в кишках сидит по бычьему солитеру. И имя этого солитера — Быдло. Мой Б. пока что очень маленький потому что ему постоянно кто–то мешает есть. А ваш — уже длинной около метра.