Алексей Петров - Голуби на балконе

— Где–то прочитал недавно, не помню где… «У него с ней отношения были платонические. Он гинеколог. Пошлостей ему и на работе хватает…» — намекнул я.

— Всё равно, всё равно…

— Сегодня рассказчиком был ты. Кстати, спасибо за пиво. Могу поделиться сигаретами.

— Оставь себе. На девяносто «рябчиков» много ли купишь?

Он поднялся, пристально глянул на меня.

— Так вон оно шо, — задумчиво произнёс Гога. — Гинеколог… А я, придурок, горбатого тут леплю, проводницу тебе предлагаю. Тебя, поди, от баб мутит уже.

— Ну, это легенды, — возразил я.

— Зря люди говорить не будут…

— Да нет, пока не жалуюсь.

— Ты вот шо, земеля, — благодушно произнёс он. — Нужда будет — найди меня. У нас мастера есть знатные. Шары тебе в пичужку подошьют, бабам своим такой «вертолёт» устроишь — век будут помнить!

— Спасибо, Гога, — засмеялся я. — Запомню.

Он вскинул руки над головой, изобразил пламенное рукопожатие и вышел из купе.

…Иринка рожала трудно. Утром излились воды. Схваток не было. В роддоме поставили капельницу с окситоцином. Ночью врачи ушли спать. Безводный период затянули. Когда поняли, что нужно оперировать, было уже поздно, поэтому операцию отменили. Ребёнка извлекли с помощью вакуум–экстрактора. Мальчонка родился синий, слабенький. Три дня пролежал в палате интенсивной терапии. Вес набирал плохо. Выписали Ирину только на одиннадцатый день.

Малыша принесли домой и уложили в кроватку. Спал он беспокойно: хныкал, постанывал, причмокивал. Я нагнулся к нему, чтобы рассмотреть получше. Я ждал чего угодно, только не этого. Сердце моё билось ровно и спокойно. Я склонился к малышу и… ничего не почувствовал. Обыкновенный ребёнок, каких много. С тем же равнодушием я смотрел бы на любого другого новорожденного…

Вскоре мальчик проснулся и криком потребовал молока. Ирина, неловко перепеленав сына, приложила его к груди. Почувствовав близость соска, малыш забеспокоился и, оттого, что ему не сразу удалось приноровиться, закричал громко и пронзительно.

— Ничего, Игорёк, — устало вздохнула мать, помогая Ирине. — Не пройдёт и месяца, как ты привыкнешь к нему и полюбишь…

Вечером у маленького разболелся живот. Мальчонка раскричался и задвигал ножками. Ирина попыталась успокоить его, но то ли с непривычки, то ли потому, что сбежалась вся семья, нужных слов не нашла. Испуганно глядя на сына, она стала поглаживать его напряжённый животик.

— Потерпи, всё пройдёт, обязательно пройдёт…

Я увидел сморщенный лобик сына, плотно зажмуренные глазки и чуть приоткрытый в страдании маленький беззубый рот. Крохотный человечек, которому было очень больно. В крике малыша чудилась обида. Горячая волна нежности обожгла моё сердце. Я выхватил сына у Ирины, прижал его головку к своей щеке, обнял его маленькое тельце и застыл в отчаянии.

— Бедный, бедный мой мальчик… Что же делать? Что делать?

Потом тёще всё же удалось забрать малыша и успокоить его. А заодно и несчастных его родителей тоже.

— Шли бы прогуляться, что ли, — сказала мать. — Совсем ведь потеплело…

На Приморском бульваре было пустынно и тихо. Тускло мерцали огни порта. Пахло морем и детством. Сдержанно шелестел прибой. У воды было довольно прохладно. По сонному пляжу брела маленькая старушонка в потёртом плаще. Она заглядывала в мусорные баки, надеясь, очевидно, найти там порожние бутылки. Далеко на холме, в городском парке, играл оркестр. В море, у самого горизонта, застыл прогулочный катер с ярко освещённой палубой. Чайки покачивались на низких волнах. На поверхности воды акварельно обозначилась лунная дорожка. Это было странно: совсем ведь светло ещё, и вдруг — луна и лунная дорожка, чуть размытая на лёгкой ряби моря…

— Здесь ничего не изменилось, — сказала Ирина, уткнувшись подбородком в тёплую шерсть шарфа.

Я укрыл её своим плащом и подумал: «Всё будет нормально. Нужно только верить в это. Главное — верить…»