Александр Грог - Время своих войн 3-4

Виталик пожевывает губами.

— С германцами вас стравили — в две мировые окунули, в гражданскую основательно проредили — напрочь повыбили ваших пассионариев. Теперь лепи из вас — что хочешь. Тех редких, что сейчас рождаются, сразу под контроль. Кино да телевидение опять же наше, образование — наше, да ты сам попытайся определить — что здесь не наше! Это же не фараоновское наследство проматывать, не империю инков, это же — Рассея! Представляешь, насколько нам хватит? Все то, что вы коллективно создали, разведали, подняли?..

— А я все не понимал — почему вы не испытываете благодарности к Сталину? Думал только одну причину — он заставил вас работать.

— Шутишь? — удивляется Виталик. — Это Сталин нас в русского подкидного переиграл! Даже не подкидного, а переводного… Перевел нас на нас на нашем же прикупе!

— А теперь, значит, чтобы никаких надежд на Сталина — многоуровневую защиту выстроили… и доите?

— Доим! — честно говорит Виталик. — И будем, пока все не выдоим.

Лешка вздыхает.

— Понимаю, что чужую корову доят с кровью, но ведь вы же куски мяса принялись вырезать, да еще и попрекаете — не смирно не стоит — Русь неблагодарная!

— Ну… — тянет Виталик. — Допустим, не все к большой дойке допущены. Большинству брызги слизывать. — И упрекает: — Ешь свое из своей чашки, а в чужой котел не заглядывай!

— Так ведь я в том котле.

— Нам это без разницы. Чашку не дали? Хочешь? — Дадим! — великодушно обещает Виталик. — Но тогда уже не вякай. Сиди в котле, хлебай из чашки, а нет — отнимем!

— Это понятно. Одно не пойму — тебе–то все это зафиг? Ты–то куда лезешь? Неосмотрительно как–то… Не по тебе.

— Среди кривых щурься на один глаз, среди хромых — поджимай ногу. Карьеру делаю! Хочу доказать, что самый особый среди потомственных особистов. Один в собственном роде! — заявляет Виталик.

— Да, — соглашается Замполит, — таких можно пересчитать по пальцам одной руки, и тут хоть слева начни, хоть справа, все сойдется на среднем!

Леха выставляет свой средний палец и принимается его тщательно разглядывать.

— Ну что за отношение! Что за отношение, — кривится Виталик, держа позу набирает воздух в легкие, словно собираясь возопить, но не вопит — сдувается, спрашивает с деланной фальшивой горечью: — Нечто у Бога теляти украл, да сзоофильничал, что ты так на меня смотришь? Или с педофилами подписал договор?!

— Это, так понимаю, твой следующий шаг?

Виталик обижается, либо делает вид, что обижается.

— Слушай, вот мы с тобой понимаем — есть жиды, а есть — евреи, — примирительно говорит он. — Есть дела жидовские, а есть дела еврейские, и они отличаются. Вон, Леонид Петлицкий, которым гордитесь — еврей, за Отечество кровь пролил, за линию фронта ходил, многому выучил, не жадничал, передал кое–какие навыки, секреты профессии. И сколько таких было? Пусть не все, но разве мало? Извилина — тоже не поймешь кто такой по национальности? — разве не так?

— Откуда понос? — возмущается Лешка.

— Ха! А ты что, не слышал? Было суровое разбиралово, когда запрос пришел из Академии Генштаба. И никакой он не сын профессора, не внук и даже не племянник. Все липа! Жил под чужого. Даже усыновление не оформлено. Он — никто и зовут — никак! На тормозах спустили, потому что провернули то дело, когда ему самому было всего ничего. Но с его подачи! Лихо жизнь раскрутил! Профессор умер, а дневник до последнего дня вел. Там что–то про детдом, но какой не указано, точный возраст опять неизвестен. Нет концов. Пари держу, сам не знает, разве только приблизительно, не бывает точного в детдоме, если подброшенный. Допрашивали — держался кремнем, мол не помнит. Ха! Удобно! По хитростям — типичный еврей!

— К Извилине не примазывайся! Хитрости, если не к собственной пользе направлены, не к жидовству, а… — глаза у Лешки диковатые.

— Ну–ну, — ухмыляется Виталик. — Может пересядешь? Поищу стульчик, который привинчен.

Лешка цепляется за привычное.

— Опять же, когда за Державу обидно, за общее, за человечье, за Общину — от еврейства считай откололся! Они — не ты!

— А вот это к чему? — холодно спрашивает Виталик. — Разве я по вам равняюсь?

— А сам к чему?

— Повелся ты. Леха, на жидовские разговоры! Ой, повелся. А я он и есть! Жид!

— Брось! — отмахивается Замполит. — На жида не подписываются ни жиды, ни евреи, ни социально близкие. Жид — слово запрещенное, ругательское, замазанное, жиды требуют себя евреями называть. И смотри что получается — скоро и это слово замажут, оно станет нарицательным, да уже и сейчас для многих оно именно такое — не определение национальности, а характеристика. Пройдет время, и евреями запретите себя называть, чтобы не оскорбляться! Кем тогда назоветесь?