Александр Грог - Время своих войн 3-4

Две недели — и опять вниз. Здравствуй, зеленый дьявол, давно не виделись! И опять. До тех пор, пока не кончится контракт или не закопают в зеленке.

Змеи, змеи, змеи… Пальмовые, что устраивают свою жизнь на самой верхотуре, в кроне, тростниковые — зеленые птицеяды. Водяные. И белые, что живут в камнях и под гнилушками… Под слоем, что пружинит под ногой, — собственная жизнь, расползающаяся от шагов или упрямо атакующая, отстаивающая свое место. Каких только не удалось попробовать — запеченных в тесте или золе, мелких, свитых спиралью и рубленых здоровыми кусками, хрустящих на зубах и нежных, целиком приготовленных на пару к самым разным соусам, залитых маринадом, жареных на вертеле. Пил кровь… Сразу живую и коктейль — сливал в рисовую водку, превращая местную «живую» в еще более… Рисовая водка — дерьмо редкостное. Впрочем, все, что крепче десяти градусов, в тропиках форменное самоубийство. Это не в гостинице под кондейшеном водку жрать и там же опохмеляться. Но водку пьем строго — мензурками натощак, подмываемся, как бы, изнутри.

Нам их лекарства не понять; тут и расплющенная в лист полугнилая обезьянка и земляные морщеные коренья… Все это уже за десяток метров от лавки обдает сладковатым гнилосным запахом. Лечимся лучшим средством — настоящим украинским борщом. От здешней кишечной заразы лучший яд. Местных, когда мы их этим борщом угостили, скрутило хуже нашего. И позже, от этого варева держались подальше — круглили глаза, щебетали, пихали локтями новичков, чтобы попробовали.

Скоро на том берегу подъедет водовозка. На пляжик выйдет чужой «папуас», будет размахивать мачете, кривляться, орать в нашу сторону что–то обидное. Потом из нашей зеленки на песок выйду я. Установлю треногу из жердей, обопру на них винтовку, выстрелю и промахнусь в первый раз. Все будут огорчены — наши всегда смотрят от края зеленки, переживают. На пляж не выходят, много чести для тех. Нам как бы все равно. Это ритуал. Потом промахнусь во второй раз. Мне не хватает удачи и каких–то полста метров. Скорее всего, это психологическое.

Завтра. Я знаю, что завтра. Сегодня специально заряжу «нецелевым», специально выстрелю в сторону. Подойду к самым колышкам, границе зыбуна. Мне главное поближе рассмотреть островок, что прибило к косе. Если ползком, если связать попарно жерди, пропихивать их как лыжи… Если до завтра этот плавучий островок не сорвется с косы… если не промахнусь к нему, удержу направление во время дождя… Там должно быть много водяниц. Они ядовитые, но кусить не могут, если только сам не начнешь запихивать палец в глотку.

Кто–нибудь, скорее Сергей — он издали похож на меня — выйдет из зелени, также, как всегда, установит треногу, не спеша выстрелит. Я думаю — вот будет фокус, если попадет. Но чудес не бывает. После промаха, как только звук выстрела достигнет того берега (вряд ли он там слышит посвистывание пули — не настолько я самоуверен), «папуас» спустит штаны, потом нагнется и будет смотреть промеж ног в нашу сторону. Я мечтаю попасть в него именно этот момент. Давно мечтаю. Он будет ждать. Должен выстрелить еще раз, таковы условия игры. Два выстрела. Так сложилось само собой еще в первую неделю. Потом он сядет и будет гадить, выражая презрение к моей стрельбе, к нам. На том пляжике должны быть сплошь его отметины.

Я знаю, как все произойдет завтра. Его перевернет через голову, отбросит, он будет лежать среди собственного дерьма, не веря, что это произошло именно с ним. Потом придет боль, и он умрет, возможно, не сразу. Там будет много суеты. Возможно, подвезут что–нибудь крупное. На пристрелке оставят несколько черных клякс на нашем пляже, перенесут огонь глубже, и все потонет бесследно в теле огромной зеленой медузы.

Я буду лежать на своем островке до вечера, разговаривать со змеями, пока сумрак не начнет скрадывать тот берег…

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел)

20 февраля 2006:

«Австрийский суд приговорил в понедельник к трем годам тюремного заключения известного британского историка Дэвида Ирвинга, отрицавшего уничтожение нацистами в годы Второй Мировой войны евреев в газовых камерах. Ирвинг был приглашен в Австрию для чтения лекций и подвергнут аресту. После оглашения приговора Ирвинг сказал репортерам, что «сильно шокирован».

Обвинения, предъявленные Ирвингу, относятся к его выступлению и интервью, которые он дал в Австрии в 1989 году, а именно, за 16 лет до собственного ареста.

Отрицание Холокоста является в Австрии уголовным преступлением и карается тюремным сроком до 10 лет…»