Марта Шрейн: Золотой медальон

— Там все написано.

— Думаю, настоящая причина — твой Гоша?

— Гоша? — с горечью в голосе переспросила Эля. — Гоша, несчастный человек. Он совершал кражи в юности и погубил свою жизнь. Но он был мальчик. А Вы взрослый, умный… Зачем Вы–то, такой успешный человек, обкрадываете санаторий? Странно, что и Аристарх Андреевич, Вам помогает в этом деле. Я уезжаю потому что мне будет невыносимо знать, что и Вас постигнет та же участь, что и первую мою любовь. Снова кого–то ждать еще 15 лет, у меня не достанет сил.

И с горечью и болью, глядя в небо, воскликнула:

— Ну за что мне такая судьба?!

Я готов был встать перед ней на колени. Но только обратился к ней со словами, которые шли из глубины сердца:

— Милая, любимая, единственная, жизнь моя, все не так. Я должен объяснится. Вернемся. Не думаю, что после моих объяснений ты захочешь оставить меня, — с этими словами, взяв ее за руку, другой рукой чемодан, повел Элю назад к воротам. Она не сопротивлялась, только вяло спросила:

— Как можно объяснить то, что Вы здесь делаете? Старая женщина на операцию легла, доверила Вам сохранность санатория, а Вы ценности разворовываете. Ночью я услышала какое–то постукивание и пошла посмотреть. Господи! Но почему я влюбляюсь в воров! Вряд ли Вам, Григорий Алексеевич, удастся передо мной оправдаться. Мне здесь было очень хорошо, но нашим отношениям пришел конец.

Я молча выслушал ее, закрыл за нами ворота, швырнул ее чемодан в кусты и, не отпуская ее руки, повел ее к аллее «Унтер ден Линден» и признался:

— Да, я был вором. Но что толкнуло меня на эту кривую дорожку? Выслушай меня. Мой рассказ перевернет твое сознание на 360 градусов.

— Вряд ли, — с грустной иронией ответила Эля.

Мы шли молча, пока я думал с чего начать. Я начал свой рассказ со своей матушки, с тех пор как помнил ее, о ее любви и любви тридцатипятилетнего раненого генерала, князя Томилина, о проклятой революции и далее подробнее о ее жизненной трагедии. Дошел до ареста ее сына, моего отца, и о том, как ее внука, меня спасали, просунув через прутья решетки. Только один раз она прервала меня, воскликнув:

— Ваш дед был князь?! А отец… Так Вы стали подкидышем? А как же мать, она жива?

— Отца расстреляли, мать, как член семьи изменника родины, отбывала сроки в лагерях. Когда мне исполнилось 13‑ть лет, и матушка — на самом деле мне бабка, рассказала всю правду обо мне. Этот санаторий и эта земля — наша фамильная собственность.

— Это правда, Григорий Алексеевич? — недоверчиво повернулась ко мне Эля.

Вместо ответа продолжил:

— О тайнике, где хранятся полотна великих художников, где изображены мои предки, начиная еще с ХУ века, тоже сообщила мне матушка. И вот, появилась возможность выкрасть их у самого себя, и я эту возможность использовал.

— Боже мой! — воскликнула Эля. — Ну продолжайте, это так интересно.

— Люди при нашей власти скрывают прошлое своих предков. Это откровение обошлось бы мне дорого. И с должности я полетел бы в один миг, и с партии бы исключили. Тайну моего происхождения знают только два человека, старый священник нашего прихода, да Аристарх Андреевич и теперь еще и вы. Они меня не выдадут. А ты надеюсь и подавно, когда услышишь продолжение.

Эля торопила:

— А мать–то освободили, была же амнистия?

— Да, мать выпустили. Она отбывала срок, в пригороде Караагача. Ее выпустили незадолго до смерти матушки. Я говорю о бабке, матери своего отца. Ей нечем было меня обогатить. Остался один золотой медальон, фамильная ценность. Очень дорогая вещь. Она передавалась невестке старшего сына еще с времен Готов, это одна из ветвей нашего рода. Матушка попросила передать медальон своей невестке, жене своего сына, то есть моей матери, у которой я вскоре и оказался.

— Ну, рассказывайте, рассказывайте дальше, Григорий Алексеевич, я вам потом тоже, что–то подобное расскажу, — разволновалась Эля.

— Почему ты мне все время выкаешь? — перебил я ее, — Называй меня просто Гриша, а можно и Гоша, как называла меня мать.

— Как?! Вас…, тебя тоже звали Гошей? — воскликнула удивленно Эля.

Достав из кармана медальон, и зажав его в кулаке, сказал:

— А теперь главное, почему тебе нельзя уезжать. Да, я не просил твоей руки и сердца, зачем это делать дважды. Мы с тобой и так женаты.

— Женаты? — недоуменно отозвалась Эля.

— Да. Перед смертью мать отдала тебе, как моей жене, на сохранение этот медальон и ты его хранила все пятнадцать лет, — я протянул ей медальон.