Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

Остались за очередным отворотом дороги очертания плавающей в жарком мареве далекой Вероны, той самой, в которой Ромео и Джульетта по прихоти Шекспира разыграли не меркнущий в веках спектакль. Вроде бы и сюжет был неприхотлив — он повторялся в каждом написанном слове со дня сотворения мира — и действующие лица ничего из себя не представляли — какая может быть любовь между почти детьми — но взял писатель пятнадцатилетних юнцов и повенчал их любовью со смертельным исходом. И получился коктейль, в котором до сей поры захлебываются от чувств и взрослые, и дети. Женщина проводила задумчивым взглядом колеблющееся в прогретых струях воздуха пятно из розовых строений, грустно и одновременно мечтательно вздохнула. На переднем сидении скрипнул кожей ее спутник:

— А может, все–таки, заедем? — с выжидательной усмешкой спросил он. — Такое место, единственное и неповторимое для всех нас, смертных.

— Ты прав, это мекка для истинных влюбленных, — так–же негромко отозвалась она. — Но мы с тобой успели переступить порог зрелости, а бередить душу воспоминаниями нужно лишь в одном случае — когда уже лежишь на смертном одре.

— Не спорю, но отдать дань уважения людям, стремившимся сберечь любовь даже ценой собственной жизни, я думаю, каждый нормальный человек посчитал бы за честь.

— И я не смею отрицать этого факта, если бы не одно но.

— Что ты хочешь сказать? — окончательно развернулся назад спутник.

— В их возрасте любовь была единственной для них целью в жизни, к тому же до конца и по настоящему неосознанной.

— То есть, влюбленных погубила обыкновенная концентрация сил на одном всего лишь чувстве, больше акцентировать внимание им было не на чем. Прости за неловкое сравнение, но подобное больше присуще душевно больным особям, занятым только своей болезнью.

— Вот именно, из–за небогатого жизненного опыта Ромео с Джульеттой не имели возможности оглянуться вокруг и спустить пар вовремя, и поэтому котлы их взорвались.

— Но такое часто происходит и со взрослыми людьми.

— Происходит… как ты правильно подметил, чаще с душевно больными особями.

— Значит, во взрослой жизни настоящей любви быть не может? — мужчина пристально вгляделся в зеленые глаза женщины.

— Безрассудной, как у героев Шекспира — нет, — она с ироничной улыбкой развела руками в стороны. — А настоящая — глубокая и сильная — присутствовать обязана, та, ради которой мы все живем.

— Страдаем, надеемся и ждем, — со вздохом закончил мысль спутницы собеседник. Заняв прежнее положение, он вытащил из кармана платок, промокнул пот на лбу и на шее, сказал не обращаясь ни к кому. — Вот и попробуй после этого поверить в искренность любимой женщины, когда даже на признанное всеми бессмертное творение она смотрит под другим углом.

— На то она и женщина, чтобы разгадали не сразу.

— Гм, гм… опять соглашусь. Иначе, как в сказке, пропадет интерес к содержимому сундука на дне глубокого колодца…

Ответа на это вновь грубое сравнение не последовало, женщина докурила сигарету и молча затушила ее в никелированной пепельнице. Она не желала расставаться с некоторых пор пронизавшим ее душу насквозь теплом.

«Мерседес» бесшумно въехал на чистенькие улицы небольшого городка, свернул к каменному зубчатому забору, за которым стояло массивное круглое здание под коричневым колпаком, за ним виднелась высокая, вся в колоннах, наклонная башня с круглой же смотровой площадкой на верху. Водитель припарковался к обочине дороги, вопросительно взглянул на мужчину.

— Я думаю, для обзорной экскурсии нам вполне достаточно час — полтора, — в свою очередь полуутвердительно спросил тот у женщины. — За это время мы успеем заскочить в ресторанчик, здесь прекрасно готовят местную пиццу.

— Все тут знакомо еще по школьным учебникам, — почти пропела она, натягивая на распущенные волосы соломенную шляпку с широкими полями. — Помнится, один из великих открывателей силы земного притяжения лет эдак восемьсот назад проводил здесь свои опыты.

— Он влезал на самый верх построенной им самим башни и опускал с нее привязанные за веревочку грузики, а то и сбрасывал кого–то из учеников с площадки вниз головой, — засмеялся спутник. — А после него другие пизано открыли при баптистерии школу художестенного мастерства.

— Именно так, мой сеньор, — согласно отозвалась собеседница. — Николо Пизано был основоположником проторенессанса, его трудами мы сможем полюбоваться за этим высоким забором, слава богу, без колючей проволоки.