Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

Володя отступил в сторону. Меня подхватили под руки друзья, поставили на ноги. Затем подтолкнули к выходу.

— Скажи спасибо, что еще так обошлось, — когда вышли на улицу, нагло ухмыльнулся в лицо один из них. — Могло быть и хуже.

Дернувшись было в его сторону, я с шумом втянул воздух в себя. В голове прояснилось, ноги держали крепко. Вряд ли эта мелкая тварь, жирующая на чужой шее, справилась со мной. Во всяком случае, второй раз с ног сбили бы не скоро. Но брат сейчас вызывал презрения больше. Во–первых, он поднял руку на старшего в семье, во–вторых, поверил наговорам обирающих его. Пьяный — не пьяный, неприятности ли в личной жизни — значения уже не имели. Слава тоже однажды высказался, мол, и лицом вышел, и баб полно, и детей наплодил, и писатель. И живешь, ни от кого не зависишь. Для меня семейные устои были святы. Всегда переживал за кровных братьев и сестер по настоящему, желая только добра, счастья, помогая в меру возможностей, ничего не требуя взамен. Ну что же, значит, для них я так и остался чужим, потому что с шестимесячного возраста воспитывался отдельно бабушкой, ставшей родной матерью.

Подняв воротник пальто, круто развернулся и направился домой. Мать ждала у порога:

— Как там, сынок? — потянулась она. — Не пьет?

— Пьют, гуляют, — проходя в свою комнату, резко ответил я.

— Но что же делать, как его остановить, — заломила руки она. — Разворуют все.

Я молча бросал вещи в чемодан, твердо решив уехать на следующий день. К сожалению, с отъездом пришлось подождать. Утром мать отправилась сама, вернулась лишь поздно вечером. Выкладывая из карманов плитки шоколада и пачки сигарет, не переставала сетовать на то, что в доме у Володи хозяйничает тесть со старшей дочерью. Все разбросано, разворовано, любой заходит, хватает, что под руку попалось.

— Зачем взяла? — кивнув на принесенное, спросил я,

— А как–же, сынок. Чужие люди пусть грабят? — искренне опешила мать. — Копейки лишней не дал, подарка не сделал. Сколько раз просила, подвези на своей машине товар на рынок. Давай съездим в Сухиничи на могилку к матери, твоей бабушки. За всю жизнь несколько раз если помог. Все Вале да тестю с толстозадой тещей. А Валя то в Москву, то в Калугу, то в горные санатории, то на море. Накрасится, нарядится и гуляет в свое удовольствие, проматывает денежки.

— Никогда не говори ему этих слов, пусть сами разбираются, — не выдержал я. — Ты понимаешь, что разбиваешь семью? Он тебя пускать боится. И никогда не бери у него даже ломаной спички, пусть все пропадает пропадом, но ты тогда будешь чиста.

— Я мать, имею право и взять, и сказать родному сыну, что вижу, — стукнув кулаком по столу, закричала она. — Рот не закрывай, сам прискакал гол как сокол..

— Уже всем жизнь разбила, — не удержался я, уголком сознания понимая, что она ревнует каждого из нас, не может смириться с тем, что выросли. Впрочем, о чужих семьях она высказывалась также. Тот не такой, эта не такая. Странный человек, готовый поделиться последним и тут–же упрекнуть.

— Тебе — да. Нашел деревенскую монголку. Много радости принесла? Сам говорил, что равнодушная, гуляет.

— Ты во мне ревность и разбудила. Может, и не гуляла вовсе.

Вздохнув, мать присела на стул:

— Когда собираешься уезжать?

— Хоть сейчас. Давай деньги на билет. У меня двадцать пять тысяч всего.

— Деньги в товаре. Распродамся — отдам. Сколько я тебе должна?

— Пятьдесят тысяч. Если цены на железной дороге возросли, то не знаю, как доеду.

— Не надо было плащ покупать.

Еще три дня мать пропадала у Владимира. Ночевала там, топила печку, пока сын мотался по деревням с друзьями в поисках бабы. Я неторопливо опорожнял ящик с вином, элой на все и на вся. Но бутылки брал только во время ее приходов, потому что дверь в свою комнату она закрывала на ключ. Мать давала вино и сама. На четвертый день утром она пришла усталая, но спокойная оттого, что стала хозяйкой в доме сына. Открыв дверь, прошла к себе. Я возился на кухне, пытаясь починить протекающий кран. Во время приездов всегда находилась работа.

— А кто это на кровати нагадил? — через некоторое время донесся ее удивленный возглас.

— Не знаю, — спокойно откликнулся я. — Ты же закрывала кошку с собакой.

— Нет. Я их выгоняла. Да и гавно человеческое, так животные не ходят.

— Значит, я.

— Ясно. Понаводил офицерских проституток и жарились на моей кровати до усрачки.

— Замок был закрыт, — вскипел я. — Вообще из ума выжила?

— Его недолго отомкнуть, гвоздем поддели и порядок, — повысила голос мать. — Бутылок в ящике не хватает.