Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер

Родители мои не были настолько обеспеченными, чтобы содержать дочь–студентку. Тем более, что оба они старые и больные. Ведь мама родила меня, когда ей было сорок семь лет. Жили мы с Валей Назаренко дверь в дверь. У Вали мать — красавица, отец работал с папой на Нефтеперерабатывающем заводе главным механиком. Я их упоминаю потому, что они позднее переехали в Краснодар. И это имело для меня значение. Там, неподалеку, есть станица Коневская, где жил мой брат Юлий. Он инженер–строитель, как и его жена. Тогда строили сахарные заводы для переработки украинской сахарной свеклы. Вот этим строительством и занимались мой брат и его жена. К ним я и явилась. Пока они жили на съемной квартире. Потом им, конечно квартиру дали. Сидим вечером за столом, они меня расспрашивают, как дела, какие намерения, я рассказываю о своих планах. Поеду в Харьков, попытаюсь поступить на очное. Надежды меня грели. Сама так полагала, что шансы на поступление у меня неплохие. Училась я не то чтобы отлично, но уверенно, в аттестате моем и пятерки имелись, и четверки. Что касалось материальной стороны дела, то об этом как–то не хотелось думать, как говорится, бог даст день, даст и пищу. А брат и говорит: «Чего вдруг очное, что ты придумала?» И приказным тоном: «Никуда не поедешь! Тебя послали в Краснодар, вот и сиди у нас, не рыпайся». Брат–то он, конечно, брат, но меня совершенно не знал. Со мной таким тоном разговаривать нельзя. Во мне всегда в таких случаях взрывался дух противоречия: все равно сделаю по–своему. Утром встала, оделась, и — на автобус. Куда деваться, Юля пошел провожать. А у меня в кармане — ни копеечки. До Харькова же как–то надо доехать. Но он не хотел, чтобы я ехала в Харьков. Может быть, потому и не спросил, есть ли у меня деньги, на дорогу хотя бы. Посадил он меня на автобус и сунул что–то, завернутое в газетку. Я даже не обратила внимания, что там такое. В Краснодар приехала рано. Вышла из автобуса, развернула, что мне дали в дорогу — два помидора и кусок черного хлеба. Ем и реву в три ручья. Хотя надо сказать, что плакать — не в моей привычке. Слезы у меня очень далеко. Плакала, когда мать хоронила, когда хоронила отца, а тут понять не могу, что со мной происходит, удушье такое к горлу подступило и реву–реву… Рядом дворник метет мостовую, видит, сидит девятнадцатилетняя деваха и рыдает. Что ему подумать? Подошел.

— Ты чего?

— Да ничего…

— Тебя обидел кто?

— Нет.

Он принес мне воды, запила я этот завтрак и поплелась к Вале Назаренко. Адрес ее у меня был. А там обстановка изменилась. Умерла Валина мама, отец женился на другой женщине. Подумалось, до меня ли им? Но хоть переночую. Валя моя училась в Краснодарском сельскохозяйственном институте. Мое намерение поехать в Харьков она поддержала, даже подбодрила, мол, правильно, Жан, так и надо! Дело оставалось за малым. Это малое — деньги на билет до второй столицы Украины. Я ей все это тихонечко говорю, а отец ее, дядя Гриша, все услышал. Подошел ко мне и говорит:

— Золотце мое, не реви, я дам деньги! Много не обещаю, но на билет и на первое время тебе должно хватить.

Говорит и гладит меня по голове:

— Ты не беспокойся, отец потом вернет мне деньги. Да и не твое это дело, мы с ним разберемся как–нибудь.

Я побыла у них два дня и отправилась в Харьков. Все люди уже давно сдали документы, а я только еду. В вагоне познакомилась с парнем, он меня проводил прямо до института. Время было раннее, а мы спешили, чтобы я в ректорат первой успела. Забежала я туда и стала говорить. Вот, мол, сначала хотела поступать на заочное отделение, а потом передумала. Женщина, которая со мной разговаривала, документы приняла. Но я видела, что в списке я не одна. Еще какой–то парень был записан. Сдала документы и пошла искать тетю Риву, мамину подругу. Она жила с мужем, детей у них не было, меня приняли, как родную, и я несколько дней у них жила. Потом декан дал мне общежитие, и я ушла.

Жили студентки, как говорится, в тесноте, но не в обиде — тринадцать человек в одной комнате. Все девочки были нормальные, но не зря ведь говорят, в семье не без урода. Нашлась там одна праведница: «Как это, ты — еврейка, и не богатая?» Она мне прохода не давала: «Все евреи богатые!» И начинала приставать с вопросами:

— У вас в доме было пианино?

— Нет, — отвечаю.

— А что было?

— Собака была.

Мелочные такие антисемитские укусы, но обидные. Вообще–то ко мне относились хорошо. Даже выбрали старостой этажа. Этаж был огромным. Институтское общежитие называлось «Мигант», и жили в нем поляки, китайцы, немцы, представители других национальностей. Очень много разноплеменного народа. И один из них — болгарин — пристал ко мне: