Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер

Мы приехали в станицу, и первое время не имели жилья. Поселили нас к одной хозяйке. А она вообще не считала нас за людей. Мало того, что ненавидела евреев, так еще отличалась необычайной вороватостью, наглостью. Был у нее в любовниках шофер, такого же склада ума фрукт. Мы не были богатыми людьми, никаких особенных запасов не имели. Но они отбирали все, что могли, последнее отнимали. Однажды эти двое воспользовались тем, что наши родители куда–то ушли, забрались в нашу комнату и ограбили ее. Как раз незадолго до этого папу премировали, дали отрез на хороший костюм. Мы так все обрадовались! Время тяжкое, ничего нигде не купишь, да и не очень–то разгонишься: зарплата не позволяла. В общем, пошел папа договариваться с портным, а домой вернулся — отреза нет. У мамы была единственная, но очень красивая скатерть, помню, на ней были изображены ветки сирени. Большая, мы пользовались ею в дни застолий по праздникам. Однажды мама постирала ее, повесила сушить. Высохла, испарилась наша скатерть… И так продолжалось все время. Не знаю, почему родители не обращались в милицию. Скорее всего, по той причине, что не было доверия ни к милиции, ни к суду.

И так мы жили до тех пор, пока папу не перевели на Туапсинский нефтеперегонный завод. Там как раз строилась такая нефтебаза, которая могла загружать танкеры — суда для перевозки нефти морскими путями. Собрали мы свой скудный скарб и поехали обживать новое место. На всю жизнь запомнилась мне дорога от станицы Апшеронской до места назначения. Она шла по кавказским горам. Когда мы поднялись на перевал Индюк, я впервые увидела море. Это неизгладимое впечатление и для взрослого человека, никогда прежде не видевшего бескрайней водной стихии. А я ведь была еще совсем ребенком. Глаз невозможно было оторвать…

Но еще большее впечатление на меня произвело поле брани времен самой кровопролитной войны за всю историю человечества. Я видела искореженные танки, артиллерийские орудия, самолеты, автомобили… На деревьях — надписи, стрелки, вся земля изрыта воронками от снарядов и бомб… Господи, чего только там не было! Тогда такие мысли не приходили, а теперь думаю: в битвах горело железо, каково же было в них человеку?! Так я уже после войны впервые увидела войну своими собственными глазами. Полвека назад увидела, до сих пор забыть не могу.

Но видения видениями, а дорога ведет нас к новой жизни. Что нас там ждет? Нефтеперегонный завод сразу же дал нам квартиру. Она была новая, ее только что построили пленные немцы. Хорошая квартира, но жить нам было невероятно тяжело. А кто тогда жил легко? Папа работал главным энергетиком Нефтеперегонного завода. Звучная должность, а оклад всего–то 120 рублей в месяц. Вот и живи, как знаешь. Мама у нас не работает, занимается домашним хозяйством. Семья, правда, небольшая, но все–таки семья. Чем–то надо питаться, во что–то одеваться. Перебивались кое–как, экономили каждую копейку.

Там, в Туапсе, я пошла в первый класс. В школе мне нередко доставалось на орехи. Антисемитов везде хватало. Но дело даже не в этом. В детстве у меня был воинственный, если не сказать агрессивный, характер. Совсем не девичий. Никому ничего не спускала. Как–то, помнится, один мальчишка обозвал меня жидовкой. Может быть, даже просто сказал: «Еврейка!» Другая, скорее всего, и стерпела бы, а я не могла. Тихонечко подошла к доске, взяла мокрую тряпку, завернула в нее чернильницу–непроливашку (были в то время такие), и давай его колотить тряпкой. Чернильница разбилась и всего его облила. Он весь в фиолетовых чернилах стал за мной гоняться, но — где ему догнать! Отца вызвали в школу, вот, дескать, что твое чадо тут вытворяет. А он их утешил, мол, нечего было болтать всякую гадость. Папа и сам имел такой характер.

Это только один эпизод, а их было множество. И почти после каждого папа являлся в школу, но исправить меня было невозможно, да он и не пытался этого сделать. Самой не раз приходилось от этого страдать. Жизнь была такая тяжелая. Ввели школьную форму, а родителям не за что ее купить. Родственники подарили материал на школьное платье и портфель новенький. А мне и платья, и портфеля хватило на одну драку. Добро бы еще хоть за себя дралась, а то подружку Жанну обидели, а я вступилась.

Пришла домой, мама глянула и обомлела: все платье изодрано, а у портфеля оторвана ручка. Не помню уже, как мне тогда досталось от родителей, да я и сама себя бранила. Но что толку, если всякий раз, сталкиваясь с несправедливостью, все равно бросалась в драку. Это с возрастом у меня прошло, а пока училась в школе, все время дралась. И слава драчуньи всегда шла впереди меня. Мы учились в десятом классе. Класс был очень дружный. И мы нередко пользовались запрещенными приемами. Случалось так: надо задержать, растянуть урок для какой–то нашей цели. И тогда обращались ко мне: «Жанка, задай вопрос!» И я тут же исполняла просьбу. Почему ко мне обращались? Не только по той причине, что я ничего не боялась, а еще и потому, что много читала, знала, по своим годам, много. Короче говоря, вопрос прозвучал, учитель начинал на него отвечать, и так доходило до конца урока. Таким образом, срывался какой–нибудь неприятный опрос.