Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Леня! Кого–нибудь попроси… Там мальчик в девятой больнице.

— Напиши данные.

Маша пишет на желтом квадратике, затыкает за телефонное зеркало: «Халлиулин Марат, 9-ая горбольница».

Звонок в дверь. Фаинка. Не вовремя, словно муж из командировки. У меня Чмутов, мы читаем… Она напряжена, она впервые не замечает зеркало, я что–то бормочу в оправдание, но не могу сказать правду: он мне еще близок. Еще свой.

— Вам надо помириться. Ну, давай, ну, Фаиночка… — я обнимаю ее, подталкиваю к библиотеке, целую в плечико.

Появляется Чмутов:

— Ай–я–яй, лесбийские нежности! Мне давно, Иришка, кажется, что ты — лесбиянка.

— Не болтай, извиняйся перед Фаиной!

Фаина бледнеет:

— Я сейчас уйду.

— Ты что, Фаиночка, я ж попугать тебя хотел! Раз уж ты творчеством занимаешься, должна быть готова. Тут половая принадлежность ни при чем. Ведьму–то на костре сжигать положено. Творчество — это колдовство. А я что? Я на колени готов встать перед тобой. Вот, пожалуйста. Посмотри–ка, что Иринушка написала! Ты так сможешь? То–то! Я затем на тебя и набросился, — чтоб стимулировать. Передача энергии.

Фаинке неприятно, но делать нечего, она садится за мой компьютер. Вновь звонят в дверь. Это Толик:

— Ирин, мы поедем, нет?.. Тебе сдавать автодром, не мне… У тебя, Ирин, в последнее время глаз блестит, будто любовника завела. Про что ты пишешь–то, про любовь?

Фаинка выходит:

— Ну ты даешь, Горинская! С демонстрацией… Это круто.

— Ага, понравилось? Это Левушкина байка… Ребята, что в коридоре стоять? Давайте обедать!

Толик оживляется:

— Я съем все, что не приколочено!

Я готовлю пасту: макароны и фарш, перец, морковка, лучок, помидорчики. Фаинка удивляется, как все быстро.

— Что за соус? Заготовка?.. Когда ты это сделала?.. Прямо сейчас?!

— Видишь ли, Фаинушка, для Ирины кухня не составляет проблемы. Она прекрасно готовит. Хотя я вообще не гурман. Я люблю только фасолевый борщ с грибами, который делает моя мать. Но Иринушка…

Я оказываюсь в роли Ларисы. Мною хвастают. Фаина скучнеет.

— Ирин, заметь, как Фаиночка хороша. Просто Дюймовочка, — Толик знает про скандал в музее. — Ну, неимоверно хороша. И весит, как перышко.

Он поднимает Фаинку, платьице задирается, мелькают белые трусики, Диггер подпрыгивает и утыкается в них носом. Мы с Чмутовым смущенно переглядываемся, Фаинка дрыгает ногами:

— Куда вы смотрите? Позорники! Отпустите меня!

Толик требует:

— Ирина, кончай уже над сковородой выпендриваться. Давай макароны! Я есть хочу, как пленный немец. Вчера прихожу домой, дома суп, в нем даже ноздри никто не мочил…

Чмутов вскидывает брови. Я тихо горжусь Толиком. Уходя, он спрашивает:

— Ну, как там Маратка? Григорич ничего не говорил?

— Сделали трепанацию. Лечат. Пока трудно что–то сказать.

Я рассказала Лере два эпизода. Музей и конюшня.

— Ты слишком быстро съедаешь людей, — сказала Лера, — за один день.

Это не я, это червяк в яблоке. Мне так хотелось, чтоб перед Фаиной он извинился по–настоящему. Мол, был пьян, безобразен… Я уговаривала его, упирая на то, что она беззащитна. Чмутов взрывался:

— Ничего себе беззащитна! Как пиранья, в своих передачах. Что ты так носишься с этой Фаиной? Ты ж намекала, у них что–то было с Леней? Ты знаешь, нет?

— Не знаю. Ладно, я расскажу. Когда мама сказала, что Гоша погиб, мне казалось, мама его не жалеет… жалеет как–то не так. А ведь она Гошку знала, он ей нравился! Мама кормила всех обедом, а потом Леня пошел покупать для нее билет, Милке тоже нужен был билет на поезд. Они ушли вместе, мама сразу занервничала, заревновала Леню к Милочке. Она заметила, как он смотрит на Милу… я оказалась в такой глупой роли… Гошка позвал нас в кино, мы ходили втроем, я, Гошка и мама. Гошка держал меня под руку… Когда он погиб, мама думала, отчего это он выбросился, вдруг у Лени с Милой что–то было, а Гоша узнал. Такая чушь…

— Ты уверена?

— Игорь! В тот день исполнилось пять лет с его первого прыжка, — когда он в МГУ сломал ноги. Мила знала, но ничего ему не сказала. Когда он ночью пошел на балкон, с настольной лампой, она попросила: «Гоша, не ходи сегодня на балкон», а он махнул рукой: «А, надоело все!» И все.

— Ну и что? При чем тут Фаина?

— Я примчалась из института, мама с бабушкой говорят: «Не плачь, подумай о будущем ребенке». Я кричу: «Что мне этот ребенок? Ребенок может быть другим, а Гоши уже не будет!» Думала, случится выкидыш, ну и пусть, другого рожу. Не понимала, что Зоя–то уже чувствует, уже шестой месяц. Хотела на похороны лететь… Маше говорю: «Дядя Гоша разбился, ты помнишь дядю Гошу?» Маше всего четыре года. Она: «Да. Он такой веселый». У меня не было ужина. Откуда? В выходные на даче, потом на работе. Мама с бабушкой говорят: «Нам не понравилось, что тебе было нечем кормить ребенка». А мне было чем. Потому что пришла Фаина. Принесла творожные сырки. И два тюльпана. Я могла повыть у нее на плече. Ведь больше никто в этом городе не знал ни Гошу, ни что он для меня значил. Она знала — пусть по рассказам, она же писала сценарий. Уже потом она поехала в Николаев, познакомилась с Милой. Они, кстати, родились в один день, Фаина и Мила. Это для Ларисы.