Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

«Но я напрасно…» Женька в недоумении разводила руками, поправляла очки на переносице и семенила за Риммочкой.

И Римма, и Женечка не славились как танцорки, они жили в разных комнатах, учились на разных потоках, но этот танец был нашим маленьким шедевром — и исполнительским, и зрительским. После него, отсмеявшись, становились серьезными, слушая шутливое: «…И я лечу туда, где принимают!», спорили, есть ли в песне мораль, а Римка сомневалась, правильно ли выбрала мехмат, а не музучилище.

Днем девятого мая мы гуляли в выпускных платьицах: Римка в розовом кримпленовом, я — в голубом с люрексом. Вечером нас ждал театр: Ленком, премьера «В списках не значился». Был юбилейный День Победы — тридцатый. Красная площадь и улица Горького выглядели как картинки из букваря: узбеки в тюбетейках и горцы в папахах — с медалями, орденами, кудрявые женщины с цветами, мужчины с баянами и гитарами. В кафе «Москва» к нам за столик подсел какой–то тип, бросивший официантке: «Мне как всегда». Он был немолод, лет тридцати или сорока, распространял запах спиртного и одет был, как режиссер: в коричневый замшевый пиджак. Мы засмущались, поглощая холодный свекольник. Сосед опрокинул свое как всегда и огляделся.

— Ой, девочки! Какие хорошенькие! Не хотите сегодня вечером п…ся?

— Мы вечером заняты, идем театр, — ответила я, не разобрав предложения.

— А после не хотите? Это же такой кайф, особенно с молоденькими!

— Сразу после спектакля салют… — Я почувствовала, что с Риммочкой происходит что–то не то. Она сидела неестественно прямо. Не могла ложку до рта донести. Сосед вдруг что–то понял:

— Эй ты, розовенькая, ты голубенькой–то объясни, о чем речь, — и указал на меня. — Она ж не сечет.

— Наверное, будет лучше, если вы пересядете, — выдавила из себя Римка, и с пиджака сразу же сошел весь лоск, он скис, засуетился: — Да я что, я, собственно, ничего… — И быстро доел и допил.

Мы выскочили с пылающими щеками.

— Нет, ну как можно не знать этого слова! — сердилась Римка.

— А как его знать? Мама пьяным на улице делала замечания, — чтоб я не слушала всякие пошлости.

— Но видишь, все–таки надо! Чтоб не выглядеть по–дурацки.

— Пьяные вечно бормочут, не поймешь, сколько букв… и что на конце. Да я и не вслушивалась! Оно как–то странно спрягается. Давай, скажи! Произнеси это слово внятно, — я приготовилась оскоромиться.

— Не скажу! Ты, кстати, сама говорила, что основные глаголы — неправильные!

В спектакле играл знаменитый Олег Янковский. И неизвестный стажер Абдулов. Всего–то год назад в журнале «Юность» мы читали эту повесть, — в десятом классе полагалось читать о войне. Из театра и я, и Риммочка вышли в слезах и успели увидеть салют. Был великий праздник, великий… Мы заранее припасли себе праздничный ужин, банку венгерского компота «Ассорти».

Двадцатого мая состоялось особое событие: концерт Вознесенского в ЦДЛ. Афишу, сзывающую на концерт, повесили в МГУ, — все догадывались, что попасть будет сложно. Собрались впятером: я, Риммочка, Женька Касаткина, Наташка Кручинина и Серж Королев — чей–то одногруппник, чей–то одноклассник, известный спец по проникновению в театры. Серж утверждал, что в Центральный дом литераторов пролезают через подвал. Мы с Касаткиной, одетые в удобную форму, — советские джинсы, плоские босоножки, — хвастали по дороге: мы–то пробьемся, а нарядные Соловьева с Кручининой будут ходить под окнами кручиниться и петь соловьем

Всем нам уже доводилось терпеть неудачу, но такого ажиотажа не ждал никто. Квартал, в котором находился ЦДЛ, охраняла конная милиция. Квартал был запружен толпой, в толпе не было регулирующих потоков. И не было надежды. Временами все расступались, чтоб пропустить подъезжающие машины, тогда становилось видно: вход охраняют полдюжины милиционеров

и столько же контролеров. Из машин выходили знаменитости: Арно Бабаджанян, композитор–песенник с незабываемым носом, — ему спели «Благодарю тебя…»; Белла Ахмадуллина с бледным лицом, в немыслимых драпировках… И кто–то не узнанный, одетый, как знаменитость.

Нас с Женькой отправили в разведку на задний двор, Наташка с Риммочкой остались ждать сообщений. Обогнув примыкающее посольство, мы одолели забор и в глубине двора, в окошке, наполовину утопленном в землю, увидели открытую форточку. Тот самый подвал?! Задыхаясь от счастья, мы влезли в форточку и оказались на столе, где резали сырую картошку для литераторов. Прошагав по столу, спрыгнули на пол, — вслед что–то кричали повара, — выбежали в буфет, из буфета в фойе и… натолкнулись на Майю Плисецкую. На даму в лиловом — потрясающую даму в лиловом, с великолепной осанкой, на удивительных каблуках. Той весной и женщины, и мужчины щеголяли на платформах, мы же выделялись: со своим невеликим ростом, в босоножках из «Детского мира»… Даже Женьке, привыкшей одеваться не как все, было не по себе, Женька стрельнула сигарету и, не отваживаясь прикурить, вертела ее в руках.