Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Иринушка! Что ты говоришь!! Ты исправляла стихи?! Леня позволял тебе делать это?

— Почему нет? Иногда мне удавалось найти более точное слово. Я горжусь этим до сих пор.

— Чем? Чем ты гордишься?

Он прищуривается, собрав морщинки к уголкам век. Его зрачки так точно прицелены, что мне кажется, даже ресницы напряглись. Он ждет, что я хорошо отвечу.

— Но это не передашь по–английски, — мне хочется оправдать его ожидания. — Там было написано, как надо жить, — я вынужденно перехожу на русский: — «И счастливо–счастливо, так, чтоб слегка тошнило, будто ты в день рождения торт в одиночестве съел». Я предложила вместо «в одиночестве» написать “ в одиночку».

Хлопнув себя по колену, он смеется:

— Ирина, ты молодец! Ты талантливее, чем Леня.

— Просто это была моя история. Когда мне исполнилось три года, я пришла из детского сада, увидела маленький торт и спросила: «Это все для меня?!» Родители решили, почему бы и нет. Потом меня тошнило.

— Откуда ты знаешь этот глагол?

— Я посещала курсы прошлым летом, там был учитель, англичанин Фил. Он знал по–русски только «баня», «дача», «трусы» и «стошнить». Он жил у своей подруги на Белореченской улице. В День города, вечером, он вышел купить воды, а продавец в киоске позвал его: «Англичанин! Эй, англичанин! Давай выпей с нами, давай потанцуем!» Фил так славно рассказывал об этом, что я и сейчас вижу тот летний вечер, иллюминацию в киоске, слышу музыку. Ему нравилось здесь. Но после дефолта какие–то трудности начались на этих курсах, лето закончилось…

— Дорогая, будущим летом ты сможешь так же рассказывать обо мне, — он делает брезгливую губу, переходит на русский, на новый русский — он говорит, причмокивая, акая и гнусавя: — Меня учил инглишу писатель Чмутов, но начались трудности, лето закончилось…

— Let speak English!

— Ты не писала стихи сама?

— Нет, я конструировала их по образцу. В детских журналах было много таких стихов… — я показываю, Чмутов подсказывает, — …как барабан. В моих детских стихах был правильный ритм и плохая рифма. И ничего больше. Я даже не пыталась вложить в них душу.

— Ты полагаешь, в стихи надо вкладывать душу? Ты не думаешь, что стихи приходят в нее?

— Я не знаю, как это бывает. Да, и еще… Когда я думала, что можно научить Зою писать без ошибок, я сочиняла что–то вроде буриме с теми словами, в которых она делала ошибки. Зое понравилась такая игра, и она стала ошибаться как можно чаще.

— Прочитай что–нибудь.

— Это не стихи. Это русский. Разделительный мягкий знак:

На деревьях, на голых сучьях,

В роще Марьиной у ручья

Паутина висела паучья,

Паутина была ничья.

Он смотрит на меня ласково, почти влюбленно:

— Дай–ка, дай–ка я повторю…

Он читает мое четверостишие врастяжечку, красивым баритоном, мы спорим, какой глагол здесь больше подходит: вздыхала, висела или качалась. Он ходит по комнате:

— Из этого надо делать песню! В духе Высоцкого.

Вечером он звонит, я не уверена, что трезвый, распевает мои строчки на блатной манер, но не держит мелодию…

Зная Чмутовское отношение к Высоцкому («Это ж надо такую страну поднять!»), я пробовала записать к его дню рождения одну историю — про Высоцкого и Римкин кошелек. Писала во время студенческой контрольной и не успела, потом постеснялась показать, упомянула как–то вскользь, он перебил:

— А мою Ларчу Высоцкий подвозил. Они с подружкой ловили машину в Питере, мужик на мерсе остановился, они смотрят, че за мужик–то такой, оказалось — Высоцкий.

Мой рассказик был скромнее и, наверное, потому остался недописанным. На листочках в клеточку.

Римкин кошелек

Вообще–то обо мне в этой истории можно было бы и вовсе не упоминать. В общежитии мою фамилию знали просто потому, что я каждый день получала письма. Письма раскладывали в ячейки по номерам этажей, все девчонки жили на втором и каждый раз, перебирая почту, обязательно натыкались на мой конверт.

Еще знали нас с Римкой. Знали, что мы — «Соловьева с Барецкой», не очень различая, кто из нас кто, несмотря на заметную разницу в росте (десять см. в пользу Римки) и явную прочую непохожесть. И даже потом, когда я прославилась тем, что первая на курсе вышла замуж, Дима, будущий Римкин муж, все еще знал нас как Соловьеву с Барецкой, из которых одна уже замужем…

…Как описать ту весну? Никогда в жизни я не испытывала подобного. Это была наша первая ВЕСНА В МОСКВЕ. Вся жизнь была впереди, весь мир принадлежал нам, и казалось, что счастье ждет нас за каждым поворотом времени и пространства.