Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Не волнуйся, Фаюнчик. Он ко мне даже не пристает.

— Да? Странно, — она окидывает меня взглядом с головы до ног. Я втягиваю живот.

— Может, я ему не нравлюсь?

— Не скажи. Он сладкоежка. Да он просто дрейфит! Он Леньку боится, это точно! Он и ментов боится, я точно знаю, мой Акулов всего боялся: и ментов, и домоуправа, и паспортистку. Акулов думал, что он великий режиссер, и боялся, ему помешают осуществиться. Иришка, ты хотя бы бутылки спрячь, на халяву–то всякий сопьется, не только гений.

Обнажить шкафчик полностью я постеснялась, убрала только хорошие вина. Бутылки с крепкими напитками стояли початые, теперь Чмутов допивал все по очереди: водку, коньяк, джин без тоника, текилу без лимона. Леня сердился:

— Это, в конце концов, неприлично!

Я отстаивала женские права:

— Что именно?

— Пить без хозяина.

— Но ведь с хозяйкой. А если б гость пришел к тебе?

Однажды Леня вернулся рано, — Чмутов как раз добрался до виски. Я уже нервничала и намекала, что Леня скоро придет, Маша как раз сдала экзамены, Леля с Зоей только приехали, и сегодня…

Зашел Леня, выразительно глянул:

— Вы еще не готовы?!

Я продолжила:

— Мы идем в филармонию…

Чмутов откликнулся радостно:

— На еврейский концерт? Я с вами. Выпьем, Ленюшка!

Он был небрит, его джинсовая голубая рубашка, сверху выгоревшая, ниже пояса оказалась темно–синей, изрядно помятой — ее забыли заправить в шорты. Я надевала жемчуга, Леня допивал виски, Чмутов читал свои стихи, сопровождая усмешкою:

— А, Ленюшка? Каково?

Леня кивал, стихи были эффектные, звучные. Поэт пьянел на глазах, я беспокоилась, чтобы поэт не ругался при детях — в стихах были матерные слова. Леня подгонял:

— У нас VIP-места, неудобно опаздывать.

Я быстро завязала Леле белые банты и убедила Машу, что в мини–юбке она не смотрится по–дурацки. Я очень быстро отыскала Зоины нарядные босоножки. Мы еще успевали, но к моменту выхода Чмутов погрузнел, помрачнел и едва не слетел с нашей лестницы.

— Опять опаздываем! — сердился Леня. — И мы не влезем в машину, как вы собираетесь ехать?!

Зоя переживала за учителя, Маша — за социальную справедливость, обе были согласны вообще не ходить или отправиться на трамвае. С грехом пополам мы втиснулись в машину: Леня впереди, рядом с водителем, депутатское удостоверение наготове, мы впятером на заднем сиденье — стоило наряжаться… Кондиционер не работал, и Толик опасался за чистоту салона: пьяный писатель затих и подозрительно согнулся. Как только мы прибыли к филармонии, писатель вылетел из машины. Видимо, ему помешали проскочить без билета, — подняв глаза, я увидела: Чмутов злобно, сосредоточенно трясет за ворот пожилую еврейскую даму. Я не успела на это отреагировать, он внезапно отпустил свою жертву и скрылся за углом.

Мы опоздали. Директор филармонии, господин Архангельский, в смокинге, в бабочке, вышел в фойе поприветствовать господина Горинского. Я задержалась у трюмо, — в тот же момент в дверях появился мятый Чмутов и затеял потасовку с контролером. Директор филармонии извинился и направился улаживать конфликт. Чмутов рвался внутрь, его выталкивали, я не могла двинуться с места, Леня взял меня за руку и потащил к парадной лестнице. Перебирая ногами по мелким ступеням, он поправлял платочек в кармане и выговаривал в такт ходьбе:

— Концерт уже идет! Раввин уже беспокоился! Больше я вас не возьму, я не буду позориться!

Мы пристыжено зашли в темный зал, когда на сцене пели «Варнички». Я высматривала пять свободных мест — в надежде рассеяться, но Лелишна дернула за руку:

— Мама, смотри, папа уже там, папа машет! Он нас зовет.

Леня с раввином стояли в центре зала, будто демонстрируя фасоны бороды, ортодоксальный и светский. Не дождавшись окончания песни, мои девочки, одна за другой, побежали к папе. Сгорая от многократного стыда — за Чмутова и перед Чмутовым, перед раввином, певицей, директором филармонии, Ленькой и зрителями, — пригнув голову, я устремилась вслед за девчонками, туда, где уже возникла суета: какие–то дамы перемещались вдоль ряда, им шептали: «не надо, не беспокойтесь», на нас оглядывались: «Горинский тоже. Три дочери, очень красивые девочки…» Со сцены звучали «Варнички», академическое сопрано под классическое фортепиано.

Пробравшись на VIP-кресло между Леней и Лелей, я попала в свет юпитеров — в зале работало телевидение. Молодой раввин Ашкенази остался стоять в проходе, он обескуражено крутил головой и, наконец что–то уяснив, склонил к нам пейсы: «Леонид Григорьевич, нельзя ли ребенку взять другое место?» Я пригляделась и обнаружила, что Леля сидит рядом с мэром. «Я была такая гордая», — призналась Леля позже. Леня одарил меня взглядом. Мы снова начали меняться местами: Маша отсела, Леля пересела, но теперь уже я сама поняла, что оказалась где–то не там. Хозяин праздника, раввин Ашкенази, сидел в центре, мэр ошуюю, я одесную. Раввин был вежлив: «Ваш муж нам всегда помогает». Вокруг вращались телекамеры и вертелась Фаинка.