Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Соловье–о–ова! — стонала Женька Касаткина. — Продай мне этот кошелек! Ну, сменяй на что–нибудь! Ну, дай мне, дай мне его еще подержать! Ты не можешь… ты не должна мне отказывать!

Через два дня Женька нам отомстила. Уже был выключен свет, когда в комнату просунулась кудрявая голова, и раздалось счастливое хихиканье:

— Девчо–о–онки… А я сейчас была на Таганке. На «Антимирах». Юбилейный спектакль.

— Женя, мы спим!

— Ну, девчо–о–онки! — она решительно зашла в нашу комнату. — После спектакля вышел Вознесенский! Обнял Славину!

Мы молчали. Женька не унималась. Мне пришлось соскочить с кровати, закутавшись в простыню:

— Я маленькое! Белое! Ночное привидение! Я задушу всякого, кто войдет после двенадцати!

Я прыгала вокруг Женьки и теснила ее к дверям. Женька выбежала очень довольная. Через полминуты дверь снова открылась:

— Хи–хи–хи… хи–хи–хи. А Высоцкий подошел к Вознесенскому…

Я соскочила и закрыла дверь на ключ. Так и не узнав, зачем Высоцкий подходил к Вознесенскому.

Я рассказала Чмутову про кошелек. Признавшись, что вообще–то обо мне в этой истории можно было бы и вовсе не упоминать. Римка ходила на Таганку одна. Чмутов взметнулся:

— Ласточка, ну почему ты не пишешь?!

— Я написала вчера — совсем маленький текст, я даже напечатала, смотри! Я так разозлилась вчера на тебя…

Золушка и Нина Ричи

А зачем ты мне, полубомжу, про

костюм от Нина Ричи рассказываешь?

Из разговора с писателем

— Так о чем она все–таки мечтала? О любви или о богатстве?

— О принце. Она мечтала о принце. А он подарил ей сразу все: и любовь, и богатство, и вечный праздник.

— Какой еще вечный праздник?

— Будто не знаешь! Балы, кареты, красивые платья… И никакого быта… Представляешь? Все наоборот! У нее все это до свадьбы было, а не после: зола, крупа, золовки, свекровки…

— Какие свекровки? Какие золовки? У Золушки! Тем более до свадьбы?

— Ну не золовки — злые сестры. И мачеха.

— А подружки у нее были?

— По–моему, не было. До свадьбы она одинокая была, а после свадьбы — зачем ей подружки?

— Платья показывать. На балах шептаться. В карете кататься.

— В карете с принцем надо кататься, будто не знаешь. А для балов у нее фрейлины были, дамы придворные.

— Фрейлины… Они же не удивляются!.. Нет, я так не играю — без подружек… Никто не скажет: «Везет тебе, Юлька… А помнишь, как ты в моей кофточке с физиком познакомилась?»

— Тебе, значит, не счастья хочется, а чтоб подруги завидовали?

— Ну почему, чтоб завидовали? Чтоб радовались. И потом — пусть им тоже повезет, мне же не жалко.

Он пожимает плечами:

— Не вижу, чтоб ты на меня разозлилась. Непонятно, кто говорит и с кем….

— Это компьютер. Он делал тире в каждой строчке. Пришлось писать диалог.

— Матушка! Что ж ты так от всего зависишь? От компьютера ладно, хрен с ним, с компьютером, скажи, почему ты так зависишь от Лени?!

Почему я завишу от Лени? Разве я из–за этого не пишу? Я пишу письма. Но на них постоянно отвечают не так. А частенько я и сама нарушаю все правила. Я так давно пишу письма, так хорошо знаю, как их нужно писать, что частенько ленюсь это делать: благодарить за письмо, между делом рассказывая, как я ждала его, как оно пришлось мне по вкусу, как рассмешило, утешило, дало понять, что не одна я об этом думаю или, наоборот, не думаю. Или еще: я никогда об этом так не думала! Да я вообще думала не об этом! Я ждала, что Вы напишете обо мне, как Вы ждали моего письма, как оно пришлось Вам по вкусу, как рассмешило, утешило, дало понять…

В этой игре бывают осечки. Поздравлю шефа с наградой, а он много писем подряд будет похваляться и похваляться. Прочитаю его статью, откликнусь с трепетом, а шеф кивнет на бегу, да и на вопросы не ответит — не интересно, статья старая, он посылал мне ее пять лет назад.

Но однажды я напишу, как мы тонули всей семьей посреди реки — по километру до каждого берега, Маше двенадцать, Зое семь, Леле всего полтора года, — как у моторки отклепалось днище и нас выуживал речной трамвайчик, тот трамвайчик появился не сразу, сперва река была пуста и равнодушна. Я напишу об этом шефу многословно, со всеми подробностями — мистер Пьюбис назвал бы такой текст рефлексивкой. Я расскажу шефу самому первому, потому что Ленина мама, к которой мы привезем своих мокрых детей, — Ленина мама не сможет это слушать, как не сможет она смотреть «Список Шиндлера».

— А ты смотрела «Список Шиндлера»? Ты смогла? Тогда объясни мне, что чувствует твоя свекровь. Попытайся!