Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Мой школьный приятель, рыжий Левушка, недавно поссорился со своей соседкой, с которой он пятнадцать лет был в очень хороших отношениях. Соседка посмотрела этот фильм и сказала: «Ничего страшного». А Левушка ответил: «Конечно, ведь сжигали нас, а не вас».

— Это все?

— Да. Он понимал, она хотела сказать, что Спилберг снял не так уж много жестоких сцен. Но и он сказал только то, что сказал. А моя свекровь… Ей было девять лет, когда бомбили Житомир. У ее мамы, у Лениной бабушки, была в Киеве старая мать и две сестры. Они собрались все вместе, три женщины, пять их дочерей и старая бабушка, и убегали от немцев на поезде. Сначала на Северный Кавказ, потом в Сталинград. Им казалось, что немцы бегут именно за ними. Поезд бомбили. Люди выбегали наружу. Дина Иосифовна говорит, что тогда многие потеряли свои семьи. А они не выбегали, они складывали свои головы бабушке на колени, в фартук. Чтобы если упадет бомба…

— Умереть всем вместе? И старым, и молодым, и детям? Ты считаешь, это справедливо?

— Я не знаю. Когда мы тонули, я думала только о том, чтоб разделить силы поровну на всех, мне казалось это самым важным. Я следила за всеми, когда мы выпрыгивали из лодки, и потом, когда Леня переворачивал лодку.

— А те два человека, которые вас перевозили?

— Один был молодой, другой пьяный. Больше всего они были похожи на… это можно объяснить только по–русски: на слесарей из домоуправления. На тех мужчин, что приходят к тебе починить кран и оставляют всю семью без воды на выходные и праздники. Когда лодка была наполовину полна водой и я скомандовала прыгать, они выпрыгнули и поплыли в разные стороны: один вниз по течению, а другой вверх.

— Ты скомандовала? Почему именно ты?

— Потому что Леня сначала не понимал, что делать. Но потом Леня сделал самое главное: он перевернул лодку. Он сделал это правильно, очень осторожно, чтобы лодка не встала вертикально.

— Как «Титаник»?

— Да, как «Титаник». С нами был его младший брат, Майкл, они сделали это вместе. Я не знаю почему, но я не рассчитывала на Майкла в тот момент, когда собиралась плыть с детьми до берега. Только на Леню и на себя.

— Ты собиралась плыть до берега? Почти километр?

— Да, я была холодна и тверда. Никакой паники. Железная леди.

— А когда вы спаслись? Что ты чувствовала?

— Счастье. Небывалое счастье. Мы бежали по берегу. Вода стекала с волос. Мы бежали босиком, ведь я сказала всем выбросить обувь… Я спросила, кто о чем думал. Зоя ответила: «Если бы мы умерли, не жалко, мы уже пожили, жалко Лелю». Зое было тогда семь лет! Она призналась, что боялась описаться, стеснялась папу, а потом поняла, что плыть еще долго и что папа все равно не заметит. Маша думала: «Сейчас совсем заболеем». Холодное лето, у всех бронхит, температура воздуха двенадцать градусов. Маша тоже жалела Лелю. Я спросила: «А Зою?» — «А что Зою? Папа такой… — я заканчиваю фразу по–русски, Чмутов переводит.

— Это финал? «Папа такой плот, его не потопишь»? Это твоя финальная фраза? Ты по–русски рассказываешь эту историю так же?

— Нет. Я добавляю, как я мучилась оттого, что меня никто не выслушал. Маша в тот же день ушла кататься на… байдарке. Леня с отцом пили водочку. А я целый месяц ходила в бассейн, я плавала без остановки и считала метры, чтоб убедиться, что я бы смогла… Я и Зою записала в бассейн, но ей не нравилось плавать, она мерзла. Однажды я пришла в бассейн, а мне сказали: «Сегодня не работаем. Нет воды». Я удивилась, как же Зоя занималась, ведь я развешивала ее мокрый купальник. Выяснилось, что Зоя намочила купальник дома у подруги. Через полгода мой одноклассник, бывший пловец, сказал, что я бы не смогла проплыть ни тысячу, ни восемьсот метров — в одежде, с Лелей на руках, и я несколько дней была не в себе — спустя полгода.

— И тебе никогда не хотелось написать об этом?

— Но я же написала. Два письма.

Я написала шефу и Галочке почти сразу, не успев прийти в себя. Мне хотелось рассказывать эту историю разным людям, рассказывать, глядя в глаза, и отвечать на вопросы, чтобы самой успокоиться, чтобы выбрать ту степень подробности, когда чужим уже не очень страшно, но еще интересно. Я успела поделиться впечатлениями только с Эльвирой, беспомощной философиней, ей стало плохо посреди рассказа, прямо в парке, срочно понадобился валидол. Я решила повременить радовать маму и бабушку историей о чудесном спасении. У меня не было телефона и не было адресов, где мне бы дали горшочек меда и с удовольствием выслушали мою бухтелку. Пришлось писать письма. Сначала шефу, шеф когда–то обнял меня на третьем курсе, после выкидыша, первой жизненной катастрофы, и сказал: «Ириночка, пройдет и это». Я написала без черновика, все как есть. Как мы опоздали на трамвайчик, потому что впервые приехали не на электричке, а на машине с водителем. И Леня, совсем новенький новый русский, поймал моторку, словно такси. Мне не хотелось садиться в эту моторку: над рекой тучи, на реке волны и два километра до другого берега. Леня удивлялся: