Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Девочки, что вы тут делаете?

— За нами дядька гонится, охранник! Собачку вашу уберите, пожалуйста!

Пятый этаж. За ними кто–то гонится. Я не могу их впустить: балкон зарешечен.

— Вернитесь на крышу.

— Нам нельзя, он ругается, ну что вам стоит, уберите собаку!

Я не хочу видеть свои сны наяву… «Прыгай, или стреляю!» — хорошо Льву Толстому, кругом вода. Запираю Диггера в ванной, он пытается меня укусить. Возвращаюсь. Одна все еще на козырьке, другую уже не видно.

— Девочка, уходи поскорее, вернись на крышу, козырек очень слабый! И не на всех этажах решетки.

— Нет, я слезу. Настя, давай быстрее!!

Диггер в ванной захлебывается лаем. Пятый этаж. Снизу доносятся возгласы соседей, скрежет, девичий визг и трение жести о штукатурку. Глухой стук. Я не успеваю окончательно испугаться, я вижу внизу на газоне беглянку в обнимку с куском водосточной трубы. Она поднимается, разглядывая локоть. С козырька доносится:

— Ой–е–ей! Настя упала! Скажите ему, чтоб не дрался.

— Ради бога, уйди с козырька!

Вызываю по телефону милицию («У меня девочка на козырьке балкона!» — «Маленькая?» — «Лет пятнадцати». — «Ждите, приедем») и назад на балкон. Она уже на крыше, на краю. Крыша покатая, а она высунулась, как химера. Пятый этаж — это смертельно, я знаю.

— Отодвинься от края, пожалуйста. Сиди спокойно. Сейчас приедет милиция.

— Вы милицию вызвали?! Зачем?! Зачем вы милицию вызвали?!

— Снимут тебя краном.

— Вот спасибо!

Ирония в ее голосе, словно сигнал: можно чуть–чуть успокоиться. Словно сверху поставили ограждение. Я прошу: «Господи, присмотри» — и ухожу с балкона, жду в комнате, убеждаюсь, что она ушла, бегу по ступенькам, перепрыгиваю через лужи в подъезде, выхожу во двор. Моя высотница уже в будке с вывеской «Охранное предприятие ЕГЕРЬ». Охранник стоит, она сидит, уткнув лицо в ладони. Во дворе толпятся соседки. Наседают на другую девочку, аккуратную, русоволосую — ее не было на крыше, но она отстаивает справедливость:

— Посмотрите, что он с ней сделал! Какое он имеет право бить?! Какое он имеет право задерживать?!

Старушки не могут успокоиться:

— Виданное ли дело? Как ворье! Хуже бомжей, мужиков!

— Цветы мне сломала, а трубу? Балкон теперь зальет! Первый же дождичек.

— Убиться ж могла! Я обмерла, как она полетела. До сих пор как–то нехорошо.

Я спрашиваю у правильной девочки:

— А где та, что упала? Ей бы к врачу.

— Настя? Убежала. Да она только руку… Вы скажите ему, чтоб Юльку отпустил!

— Успокойся, сейчас приедет милиция.

— Милиция?.. — до нее не сразу доходит. — Вы что, за него?!!

Поворачиваюсь к охраннику:

— Вы зачем их на крышу загнали?

Сонный детина неспешно выходит, запирает будку, встает, расставив ноги, как боцман, и значительно произносит:

— Ссали в подъезде.

Это большое событие. Осквернитель подъезда пойман впервые. Осквернительница.

— Да как же так можно! Девочки! Как не стыдно! Хуже бомжей, мужиков!

— Они, выходит, пристроились, а тут он, а они на крышу…

— А вы видели, лужи–то, лужи какие большие! Это, наверное, с пива.

— Накурились… — зевает охранник, — или обкололись…

— Неправда! — отбивается русоволосая. — Чуть что — обкололись. Что вы ко мне–то пристали? Меня вообще там не было! Я тут стояла. Караулила…

Приезжает милиция. Выясняют, в чем дело, смеются. Выводят на свет арестантку, у нее багровая щека и глаза голубые, яркие, особенно левый — под левым глазом кровоподтек. Милиционер удивленно глядит на охранника:

— Ты полегче–то никак не мог?

— Я сказал, поймаю — убью.

Милиционеры собираются уезжать, но публика не хочет расходиться: не было катарсиса после стресса. Тут, словно по воле драматурга, появляется хозяин «ЕГЕРЯ»: красивый, как молодой Ален Делон, и жестокий, как избранные его персонажи. Это команда Егеря спилила ясени и тополя во дворе. В то утро, заслышав звуки электропилы, Леня выскочил в тапочках и спас тополь под нашими окнами. Ликвидацию остальных оправдало коллективное письмо жильцов — им Егерь пообещал навести во дворе порядок. Он расселил три коммуналки в нашем доме, перестроил их так, что у соседей треснули стены, и продолжает скупать квартиры. Не соглашаться на расселение опасно, жаловаться на урон от ремонта опасно — несколько соседей были избиты, кому–то отключили свет и воду, а один сумасшедший дедок умер в милиции… Во всех своих объединенных квартирах хозяин нашего двора живет один. Его не любят, называют фашистом, но сейчас мы обращаем свои взоры к нему и ждем порядка.