Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Капитан выпил вино до дна и тут же снова налил. На губах у него остался багровый след. В спутанных щетинистых волосах Капитана прибавилось много серебряных нитей. Он продолжал:

— Мы должны состариться, чтобы поумнеть. Только в почтенном возрасте человек избегает тех ошибок, которые свойственны молодости. Сущность жизни заключается в познании истины. Я за нее заплатил страшной ценой. Однако не так-то просто начинать жизнь сначала. Может быть, прав был Сенека, говоря, что те, которые все время начинают снова, живут плохо.

Гонзик сидел сам не свой. Он механически сыпал соль на скатерть, где пролилась капля красного вина.

— Я уже никогда не буду счастлив. Это я знаю, — продолжал Капитан. — Содеянное зло, дорогой мой Гонзик, возвращается к человеку, как пыль, брошенная против ветра. Иногда оно появляется непосредственно вслед за тем, что ты сделал, а порой возвращается к тебе сложным и долгим путем. Однако зло не является свойством, присущим мирозданию, оно существует лишь в человеческих сердцах.

Капитан провел пальцем по своему орлиному носу и переменил тему:

— Слыхал о половодье на Влтаве?

У Гонзика не было сил ответить.

— Половодье. Под мостом Ирасека плавает иголка, а возле нее — пианино, волны играют на его струнах. «Вот это музыка!» — похваляется пианино. «Как я могу ее слышать, — отвечает игла, — если у меня полно ушко воды?»

Гонзик усмехнулся. Сегодня уже во второй раз ему хотелось горько плакать.

Капитан выпрямился, сидя за столом.

— Если это рискованное дело кончится благополучно, взгляни вместо меня от Национального театра на Градчаны, затем купи булку, накроши ее и от моего имени кинь влтавским чайкам. А теперь ступай.

Капитан встал, взял Гонзика за плечи, не обращая внимания на посетителей, расцеловал в обе щеки. Потом, шумно задевая стулья, пошел обратно к своим шахматам.

Гонзик поплелся вон. В дверях он обернулся. Капитан провожал его взглядом. В его голубых глазах была бесконечная тоска. Он поднял руку — послал последнее «прощай» Гонзику, затем склонился над столом и стал расставлять фигуры на шахматной доске.

Ночной пассажирский поезд резко качнулся на стрелках, справа приблизился транспарант с надписью: «Швандорф». Поезд сбавил ход и затормозил. Здесь пересадка: ждать два часа. Гонзик пересчитал жалкие остатки денег, купил в буфете кусок хлеба с дешевой колбасой и снова уселся возле Катки на лавке. Молчали, было не до разговоров: нервное напряжение давило грудь, отражалось в беспокойных глазах, чувствовалось в кончиках пальцев. Еще два часа езды до Фюрта, а потом… Затхлый воздух зала ожидания, заспанные физиономии пассажиров, какой-то пьяница в углу громко храпел, положив лоб на край стола и беспомощно свесив руки до самого пола.

Гонзик с нетерпением поглядывал на часы у входа. Как бесконечно долго длится время, пока стрелка перескочит на одну минуту вперед!

Каткина голова медленно склонилась на его плечо. Гонзик тихонько прикоснулся к ней щекой. Он закрыл глаза и блаженно ощущал близость Катки. В прошлом году они вот так же сидели на берегу Пегницы. Как постарели они с тех пор! Нет, минуло, должно быть, десять лет: разве могла судьба всего лишь за один год так жестоко расправиться с горсточкой людей из комнаты номер одиннадцать? И все же он не принадлежит к потерпевшим крах. Он еще окончательно не выкарабкался, опасность до сих пор подстерегает его, однако в глубине сердца таится уверенность, которой прежде никогда не было. Половина победы за ним. Он превозмог страх перед угрозой расплаты за свою ошибку, нашел силы посмотреть в глаза собственной совести.

Знакомая форма Landespolizei появилась в дверях зала ожидания. Квадратная шапка, автомат на ремне.

Гонзик остолбенел. Полицейский посмотрел вокруг и медленным шагом стал обходить помещение. Гонзик прищурил глаза Он слышал топот тяжелых ботинок, каждый нерв в нем звенел высоким тоном, словно натянутая стальная струна. Шаги замерли посреди зала. Гонзик чувствовал, что полицейский испытующе глядит на него и на Катку. Нет, теперь нельзя даже шелохнуться! Бесконечно долго продолжалась эта пытка зловещей тишиной, и только в висках Гонзика невыносимым звоном бьют колокола тревоги; наконец послышались удаляющиеся шаги. Гонзик приподнял веки: полицейский, облокотившись на стойку, болтал с буфетчицей, а через некоторое время вышел вон.

Катка крепко спала в продолжение обхода полицейского, теперь же без видимой причины ее передернуло, как от удара электрического тока: она встрепенулась от кошмарного сна. Переменив положение, она повернулась лицом к Гонзику, улеглась поудобнее и снова уснула.