Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Пройдя пятьдесят шагов, Гонзик оглянулся. Ирена, элегантная, самодовольная, шла бодрой эластичной походкой.

Гонзик усмехнулся. Он оторвал листок со свисавшей над головой ветки, размял его пальцами и произнес: «Моя первая здешняя любовь!»

Сумрак — неслышный вечерний гость — спускался на землю. Плоский блин дыма неподвижно висел над городом, на низких холмах желтела стерня. С земли, прямо напротив Гонзика, поднялась осенняя паутина и беззвучно поплыла вверх, к облакам. В воздухе, несмотря на отдаленный глухой шум фабрик, воцарилась тишина и какое-то особое умиротворение — первый, едва заметный признак осени.

«Домой, домой!» — это мучительное, всепоглощающее стремление щемило грудь, не давало Гонзику покоя. Все его существо было охвачено лишь одной мыслью — поскорее пройти этот последний этап. Гонзик представлял себе, как в один прекрасный день он вновь усядется в уютном уголке маминой кухни выпить кофе из старенькой кофейной чашки с цветным рисунком, съесть кусок домашнего чешского хлеба, услышать знакомое с детства гудение в печной трубе. Он будет благоговейно смотреть на спину матери, наклонившейся над плитой, потом снова ляжет на свою постель, которая два года оставалась нетронутой, закинет руки за голову, закроет глаза и с несказанным облегчением вздохнет: кошмар уже позади!

Капитана Гонзик не застал. Хозяйка послала его в соседний кабачок.

Еще стоя в дверях, Гонзик увидел широкую спину Капитана: облокотившись о стол, Ладя глубоко задумался над шахматной партией.

Капитан вскоре почувствовал, что кто-то за ним стоит, и поднял голову.

— Гонза! — На резкий вскрик Капитана обернулись люди даже в противоположном углу зала. — Мертвые встают из гроба! Я… я сдаюсь. — Капитан щелкнул по фигуре: король упал на доску.

Капитан встал и так сжал Гонзика в своих объятиях, что тот чуть не задохнулся. Потом он потащил нежданного гостя к свободному столику, усадил его напротив себя и положил локти на стол. Его голубые глаза сияли от радости.

— Ну, рассказывай, старый мошенник. — Капитан поймал за рукав проходившего мимо официанта. — Бутылочку красного.

Гонзик рассказывал, попивая вино. Наконец замолчал и уставился в широкое лицо Капитана.

— Я… вернусь домой… — произнес Гонзик изменившимся, приглушенным голосом.

Капитан замер от неожиданности, потом медленно прислонился к спинке стула и стал внимательно изучать веснушки у основания Гонзикова носа.

— …и рассчитываю, что ты пойдешь со мной.

Капитан молчал, потом начал выбивать пальцами замысловатую дробь. Наконец после долгого молчания покачал головой.

Высохшая кожа на лице Гонзика потемнела от сильного прилива крови.

— Раньше ты был смелее.

Капитан расстегнул пуговицу воротничка и положил широкую ладонь на горло.

— Не в смелости дело, парень.

Гонзик посмотрел на него вызывающе. Капитан потупился.

— Я… не могу возвратиться, Гонзик. Я свою родную страну окончательно проиграл. Что тут объяснять: я дезертировал за границу в военной форме. Это государственная измена.

Капитан ерзал на стуле, словно сидел на угольях.

— Да и чего ради мне возвращаться? — В его голосе зазвучала вдруг непонятная агрессивность. — Чего мне не хватает? Я здесь устроился, и совсем недурно. Может, со временем буду даже иметь свою мастерскую. — Голос его стал громче и резче, что совсем не вязалось с содержанием его слов. Он отпил вина.

— Ты, офицер, будешь исправлять краны?

— И все же мне будет лучше, чем тысячам других в лагере! — крикнул Капитан раздраженно.

Гонзик оглянулся.

Но внезапно Капитан как-то сжался, стал меньше ростом, плечи обвисли, спина согнулась. В глубокой задумчивости он стал водить указательным пальцем по краю стакана.

— Я не причисляю себя к тем, которые околачиваются в лагере. — Капитан неопределенно взмахнул рукой. — Я не могу, понимаешь, не могу вернуться! А многие в Валке уже не хотят вернуться, тебе это ясно? — Теперь это снова был нормальный голос Капитана, несколько режущий ухо, немного пискливый для такой плечистой фигуры. — Они привыкли лодырничать, и уже никогда из них ничего путного не выйдет. Воровство и девки стали смыслом их жизни. Дома им пришлось бы работать.

Наконец Капитан поднял голову и прямо посмотрел Гонзику в глаза.

— Ступай один, Гонзик, я останусь… Где-то живет моя дочка, ей не было и четырех, когда я ушел. Каждое утро она караулила момент, когда я проснусь, перелезала из своей кроватки ко мне, гарцевала на мне верхом, как на ретивом коне, умела делать стойку, словно заправский циркач. А теперь каждое утро я просыпаюсь в одиночестве.