Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Иногда он начинает сомневаться: в здравом ли он уме или рехнулся? Одно ясно: что-то в нем последнее время нарастает, какая-то дикая неодолимая тяга к отъезду за море, это всепоглощающее стремление гложет его, как раковая опухоль. Пепек — человек необыкновенной физической силы, но всепожирающий пламень, бушующий в нем самом, парализует его, лишает воли, превращает в марионетку.

Прочь отсюда, прочь, прочь!

Трясущейся рукой Пепек выключил радиоприемник и снял с полочки шапку.

Штефанский на своих журавлиных ногах почти бежал по направлению к городу. То и дело он хватался за нагрудный карман, чтобы убедиться, цела ли чудодейственная бумага. В трехстах метрах за Штефанским как тень следовал Пепек. Его длинные руки висели вдоль тела, маленькая курчавая голова склонена набок, могучее туловище на несоразмерно коротких ногах. Пепек сам не понимал, что за непреодолимая сила тянет его вслед за поляком, возможно, что это была болезненная страсть — терзать себя видом чужого счастья. Автобусы обгоняли Штефанского, но ему было жаль потратить несколько грошей на билет — деньги очень нужны, особенно теперь, когда распахнулись двери в новый мир.

— Я получил бумагу на выезд в Канаду! — с сияющими от счастья глазами крикнул на ходу Штефанский двум знакомым, которые брели к лагерю. Ответа поляк не ждал и побежал дальше. Пепек не отставал.

Штефанский вбежал в железные ворота с вывеской «Canadian Immigration Service» [148] Канадская иммиграционная контора (англ.) . , а Пепек стал прохаживаться по тротуару на противоположной стороне улицы. Ожидание было недолгим: Штефанский скоро вышел, передернул плечами, пощупал бумагу в нагрудном кармане, нерешительно переступил с ноги на ногу, прижав палец к ноздре, высморкался на мостовую и не спеша побрел к центру города. Ноги Пепека механически, сами собой, понесли его в том же направлении. Моментами трамвай мешал ему видеть Штефанского. Пепек нетерпеливо про себя торопил вагон, опасаясь, что поляк затеряется в уличной сутолоке. Так дошли они до городской больницы. Остановившись на некотором отдалении, Пепек начал прохаживаться. Взгляд его был прикован к входу в больницу.

Непостижимы пути, по которым в Валке ковыляет справедливость. Да и где она, справедливость? Бронека этот мужик похоронил, а теперь и девицу с собой не возьмет. Какую же ценность имеет Канада, если семья будет растеряна в разных частях света? Пепек впился ногтями в собственную ладонь; на него вдруг нахлынули горестные воспоминания, он снова мысленно переживал те ужасные минуты. Такая же бумага лежала и у него в кармане. Все было готово: из лагеря он был отчислен, вещевой мешок был увязан и даже продовольственная карточка сдана. С бьющимся сердцем Пепек отправился поставить последний штамп. И вдруг гром с ясного неба: ледяное лицо начальника лагеря Зиберта, задержавшего бумаги, и его слова: «Вернуть не могу; консульство Соединенных Штатов только что по телефону аннулировало визу». Пепек, пожираемый жаждой мести, целый год, как следопыт, выискивал виновника катастрофы. Попадись он, Пепек, вероятно, убил бы его на месте, но доносчик не отыскался! Правда, перед этим Пепек подрался в лагере: вышиб одному словаку два передних зуба и мощным пинком сломал ему ключицу. Возможно, что именно этот шелудивый хам донес американским учреждениям: «Знал я его в республике, он симпатизировал коммунистам». Одной этой фразы было достаточно…

Пепек приподнял голову, перед ним стоял Штефанский.

— Я получил визу на выезд!

— Ты мне уже говорил.

Огромное счастье как рукой сняло со Штефанского замкнутость и сделало его необычайно общительным и словоохотливым.

— К дочери меня не пустили — сегодня неприемный день. И в канадском представительстве прием только до трех. Пойду туда завтра с утра. — Он царапнул рукав Пепека. — Старуха моя тут же начала паковать вещи, сумасшедшая. Я сказал ей: «Это так быстро не делается, гусыня глупая!» — Он оскалил желтые зубы и засмеялся мелким смешком, похожим на кудахтанье курицы.

Они неторопливо возвращались в Мерцфельд. Трамвай пронзительно скрипел на кругу последней остановки. Люди пересаживались на автобус, чтобы ехать дальше за город.

— Да, привалило тебе счастье, — сказал Пепек на силезском диалекте, так что поляк его понял без труда. — Через неделю уже поедешь по морю, как пан. — Он остановился, дав Штефанскому пройти вперед на два шага, вприщур, оценивающе посмотрел ему в спину своими зелеными глазами и, подождав, когда тот обернется, сказал: — Пойдем обмоем это дело.