— Может. И его победа станет торжеством справедливости — избиратели получат именно то, что выбрали.
— Как же ты понимаешь справедливость?
— Как правомерное воздаяние за содеянное.
— Это и есть правосудие.
— Да, поэтому то и другое и называется одним словом в европейских языках, как я уже говорил. Причём, по-польски, кажется, это общее слово — как раз «справедливость». Произносится с польским прононсом, разумеется, но корень тот же, что у нас. Не только в польском, кстати — и в чешском, и в болгарском, и в словацком, кажется. Можешь себе представить на русском языке «министра справедливости»? Или хотя бы «министра правосудия»? Насколько я помню, по-сербски «правосудие» — как раз «правда».
— Ты стал полиглотом?
— Нет, просто умею пользоваться Википедией. И тебе советую — очень удобный способ сопоставлять восприятие одних и тех же понятий в массовом сознании разных народов. Особенно интересно сравнивать статьи на разных языках о литературе и литераторах или об исторических событиях. Последнее — занятно в высшей степени. Даже особо долго вчитываться не надо — я обычно ограничиваюсь сравнением преамбул.
— Думаю, «министра справедливости» русский язык не вынесет, — вмешалась Елена Николаевна. — Люди смеяться станут.
— Потому что в их сознании справедливость и государственный аппарат несовместимы, — вставила Корсунская.
— Нужно смотреть глубже, — не согласился Саранцев. — Справедливость вообще не воспринимается как понятие из официального языка. Государство отвечает за юстицию, за справедливость — Бог или люди, в зависимости от убеждений.
— Ты даже о Боге говоришь? — удивилась негодяйка Аня. — Не припоминаю за тобой такого в телевизоре.
— Возможно, в официальных выступлениях я его и не упоминал. Мне не советовали вторгаться без необходимости в трудную тему.
— Но на патриарших праздничных службах я тебя видела, хоть ты и молчал.
— Раньше видела, а потом перестала, так ведь?
— Кажется.
— Ну вот. Неверующие раздражались моим присутствием на службе, верующие — превращением священнодейства в пиар-акцию. К тому же, без крайней необходимости выпячивать отличие моих религиозных убеждений от мусульманских и буддистских тоже показалось нецелесообразным.
— Но ты ходишь в церковь без телекамер?
— Нет, — после тяжёлой паузы ответил Саранцев. — А ты?
— Меня-то телекамеры в храме на прицеле никогда не держали.
— И всё же — ты ходишь в церковь?
— Хожу. И далеко не только по праздникам.
За столом настала тишина — все смотрели на Корсунскую, а она тем временем невозмутимо подхватывала вилкой кусочки овощей из своего салата и не обращала не остальных ни малейшего внимания.
— Причащаешься и исповедуешься? — осторожно поинтересовался Саранцев.
— Да, а ты против?
Тишина возобновилась и почему-то заставила смутиться всех безбожников.
— Ничего, но выглядит странно.
— Почему? У нас в стране свобода вероисповедания. Терпеть не могу конструкции «свобода совести» — кто-то когда-то коряво перевёл conscience, а мы теперь почему-то обязаны с этим жить. Согласитесь, по-русски выражение «свободная совесть» звучит жутковато.
— Конечно, — спешно подтвердила Елена Николаевна. — В первую очередь ассоциируется с внутренним миром преступника. Очередной пример трудностей перевода.
— Очередной пример необходимости создания нового государственного языка, основанного на собственной морфологии и понятного каждому грамотному человеку, — уточнила своенравная ученица.
— С каждым словом ты кажешься мне всё более странным юристом, — вставил своё правдивое слово Саранцев. Он страшно хотел развить религиозную тему, но боялся ступить на путь в неизвестное.
— Я хороший юрист.
— Не сомневаюсь. Но мне кажется, ты — единственный юрист, подходящий к исповеди. По крайней мере, до тебя мне такие не встречались.
— Откуда ты знаешь? Ты с ними сидел за столом и болтал по душам?
— За обеденным столом не сидел — больше за своим, в кабинете, но беседовать доводилось.
— И ты решил, что верующий должен через слово поминать имя Божье? Этот как раз грех.
— Нет, но суждения верующего, как я думаю, не должны звучать враждебно по отношению к другим людям.
— Зависит от людей, но верующие сейчас в большинстве своём не являют достойных образцов исповедания веры. Много нетерпимости, суеверия, суетности, стремления к внешней обрядности. Родители крестят грудных младенцев, чтобы те не болели, и даже не имеют ни малейшего понятия о том, что крещение — не магический обряд, не колдовство и не заговор, само по себе оно не спасает и тем более не лечит от телесных болезней. Принимающий святое крещение просто даёт Господу обещание стремиться в дальнейшем к христианскому образу жизни, и, если он своё обещание не сдержит, то лучше бы ему не креститься, он себе только хуже сделал. Если же родители крестят маленького ребёнка, то, разумеется, не младенец, а они принимают на себя обязательство воспитать из него искреннего христианина. И если в сознательном возрасте их отпрыск не придёт в церковь, то грех ляжет и на них.
Читать дальше