Ивлин Во - Незабвенная

- Учится на пастора.

- Вот как. Послушайте, Эме, если у вас есть еще какие-нибудь его стихи, я бы с удовольствием взглянул.

- О, мистер Джойбой, я и не знала, что вы человек поэтический.

- Когда у тебя горе и разочарование, становишься даже где-то поэтическим.

- У меня очень много его стихов. Я их тут и храню.

- Мне, правда, хотелось бы прочитать их внимательно. Как раз вчера я ужинал в "Клубе ножа и вилки", и там меня познакомили с одним литератором из Пасадены. Я бы хотел показать ему эти стихи. Может быть, он смог бы помочь вашему другу.

- О, мистер Джойбой, это так благородно с вашей стороны.Она запнулась. Они впервые заговорили с самого дня ее обручения. Благородство этого человека потрясло ее.- Надеюсь, миссис Джойбой здорова? - спросила она несмело.

- Сегодня у мамули тяжелый день. У нее трагедия. Вы помните Самбо, ее попугая?

- Конечно.

- Он скончался. Он, конечно, уже был где-то староват, лет сто, если не больше, и все же смерть была неожиданной. Миссис Джойбой, конечно, переживает.

- Ах, мне так жаль.

- Да, она очень переживает. Никогда не видел ее в таком подавленном состоянии. Сегодня я все утро хлопотал о погребении. Потому я и отлучался. Ездил в "Угодья лучшего мира". Похороны в среду. Вот я и подумают, мисс Танатогенос: у мамули не так уж много знакомых в этом штате. И ей бы, конечно, было очень приятно, если бы на похоронах присутствовал кто-нибудь из друзей. Он был такой общительный, этот Самбо, когда был помоложе. Помню, на Востоке он больше всех радовался, когда бывали гости. Даже обидно, что никто не придет отдать ему последний долг.

- Ах, что вы, мистер Джойбой, я бы с радостью пришла.

- Правда, мисс Танатогенос? Это будет очень, очень симпатично с вашей стороны.

Так Эме появилась в конце концов в "Угодьях лучшего мира".

Эме Танатогенос изъяснялась на языке Лос-Анджелеса; скудная меблировка ее интеллекта, о которую обдирал себе коленки пришелец из Европы, была приобретена в местной школе и университете; Эме представала перед миром одетой и надушенной в соответствии с велениями рекламы; и мозг, и тело ее едва ли можно было отличить от других изделий стандартизированного производства, но дух - о, дух ее витал в других краях, и искать его нужно было не здесь, в пропитанных мускусом садах западной оконечности земли, но в чистом воздухе горного рассвета, на подоблачных перевалах Эллады. Притоны и фруктовые лавочки, древние темные промыслы (скупка краденого и сводничество), словно пуповиной независимо от воли Эме связывали ее с горными высями, где обитали ее предки. Она росла, становилась старше, и тот единственный язык, которым она владела, все меньше способен был выразить потребности ее созревающего духа; факты, засорявшие ее память, теряли свою значимость; в фигуре, которую отражало зеркало, ей было труднее узнавать себя. Эме удалялась в возвышенные и священные места обитания.

Вот почему открытие, что человек, которого она любила и с которым была связана нежнейшими клятвами, оказался лжецом и обманщиком, затронуло только часть се души. По всей вероятности, сердце ее было разбито, но это был лишь незначительный и недорогой продукт местного производства. Зато в плане более широком и более высоком она почувствовала, что ситуация упростилась. Драгоценный дар ее согласия нужно было вручить более достойному из противников, и она хотела быть только справедливой. Отныне не оставалось места для колебаний. Искусительные и сладострастные зовы "Яда джунглей" умолкли.

И тем не менее ее последнее письмо Гуру Брамину было написано на языке, который дан был ей воспитанием.

Мистер Хлам был нечисто выбрит, мистер Хлам был не совсем трезв. "Хлам все больше опускается,- сказал главный редактор.Заставьте его взять себя в руки или увольняйте". Не ведавший о нависшей над ним угрозе мистер Хлам воскликнул:

- Боже мой, опять Танатогенос! Что она там пишет, милочка? Я что-то сегодня даже читать не могу.

- Ее постигло страшное прозрение, мистер Хлам. Человек, которого она, как ей казалось, любила, оказался лжецом и обманщиком.

- О-о, напишите ей, пусть выходит за другого.

- Кажется, так она и намерена поступить.

О помолвке Денниса и Эме не было объявлено ни в одной газете, и потому не потребовалось публичного опровержения. Помолвке мистера Джойбоя и Эме были посвящены полтора столбца в "Журнале похоронщиков" и фотография в "Гробе"; что касается местного журнала "О чем шелестит дол", то он посвятил их роману почти весь очередной номер. Была объявлена дата брачной церемонии в Университетской церкви. Мистер Джойбой получил баптистское воспитание, и священник, который в "Шелестящем доле" отпевал баптистов, охотно предложил ему свои услуги. Кастелянша подыскала для невесты белое усыпальное покрывало. Доктор Кенуорти выразил желание лично присутствовать на церемонии. Трупы, поступавшие теперь к Эме для дальнейшей обработки, торжествующе ухмылялись.