…«Боже, Гурий! Что ты делаешь? Один, стаканами водку?» Это Ася. Тогда после мордобоя с Сабитовым они наконец объяснились. Она не упрекала, не кляла соперницу. «Сама виновата. Поделом мне». Это Ася-то выговорила такое! И сразила, сразила его под корень. Упал перед ней на колени, слепо, оглушенно и яростно целовал ее ноги и мог бы убить, задушить, разорвать за это унизительное всепрощение…
«Нет! Нет! — кричала душа Бакутина пророчествующему москвичу. — Нет дороги назад! Не раскрутить в обратную. Не повторить. Хватит пережитого. С лихвой и надолго».
— Все пройдет, Гурий Константинович. Все пройдет. Отболит. Зарубцуется. Не забудется, конечно, но… — не договорив, Демьян Елисеевич вздохнул протяжно и многозначительно. — Только бы не изменил, не отрекся, выстоял. Правда все равно возьмет верх…
Закрыв ладонями лицо, Бакутин молчал…
1
Она ворвалась как шаровая молния.
Добела раскаленная.
Неприкасаемая.
Взрывоопасная.
Ивась угадал это, еще не видя ее. По тому, как хлобыстнула дверью. По тому, как, не разуваясь, протопала в комнату. Глянув на пышущее гневом, обрамленное медными пружинистыми завитушками лицо жены, он поспешил изобразить крайнюю степень усталости и с утомленной заинтересованностью тихо спросил:
— Что-нибудь случилось, Клара?
И она взорвалась:
— Ха! Что случилось? И это редактор городской партийной газеты! Член бюро горкома! Я — простая баба, не депутат, не член, должна его информировать…
Поняв, что не он первопричина яростного гнева жены, Ивась расслабился, но не настолько, чтобы казаться безразличным.
— Все-таки что же произошло?
— Есть у меня педиатр Ершова. Хорошая бабенка. Двух сынов растит. И специалист добрый. Муж — директор гастронома. Отсюда — покой, благолепие и достаток. И еще поклонение. А как же! Тому колбаски, этому винца сухого, третий захотел селедочки. «Раиса Павловна, помогите», «Раиса Павловна, посодействуйте». Молодец тетка! Помогала и содействовала. Причем бескорыстно. Безвозмездно. Завидовали ей. Одета, обута, собственный автомобиль. И вдруг… в этой образцовой, здоровой, сытой семье муж — вор и развратник. Да какой!..
Тут Ивася будто током пронзило. Вспомнилась ночная встреча с Крамором и тремя девчонками. «Неужели?» — похолодел от догадки. И чем дальше слушал рассказ жены, тем сильнее убеждался, что речь идет о том самом директоре магазина, который пытался принудить ту черненькую девчушку с родинкой на щеке… «Тесен мир».
Клара негодовала, неистовствовала, бичевала растлителя и вора, секла его почтенную супругу, «которая не могла не знать, на чем ее достаток держится».
— Этого не спрячешь! — кричала Клара. — А и спрячешь, непременно сыщутся стукачи-доброхоты. Шепнут. Всучат анонимочку…
В психическом механизме Ивася сорвался какой-то неведомый предохранитель, и, сам того не желая и не думая, он вдруг выдохнул:
— Это точно. И шепнут. И всучат…
— Что? — Клара качнулась. Глаза ее расширились, красные пятна зацвели на бледном продолговатом лице. — Что ты сказал? Что ты сказал?! — Подступила к Ивасю и, взяв того за подбородок, требовательно, властно и вместе с тем боязливо заглянула ему в глаза. — Расшифруй, пожалуйста.
— Чего расшифровать? Никакого подтекста… — потерянно забормотал Ивась, всю волю собрав в кулак, чтоб не дрогнуть, не моргнуть, спокойно, лишь недоумевая, выдержать пронзительный Кларин взгляд.
— Н-ну, — понимающе и требующе, и вместе с тем язвительно проговорила Клара, отстраняясь от мужа, но не спуская с него глаз.
— Ты, очевидно, не поняла, — трудно выговорил пересохшими, поблекшими губами. — Я просто подтвердил сказанное тобой.
— Основываясь на личном опыте?
Надо было немедленно и резко рвать нежданно замкнувшуюся цепь, пока та не скользнула к роковому узелку: ворошить прошлое теперь, когда все как-то устоялось и хоть медленно, очень медленно, но все-таки двигалось к лучшему, желанному… было равносильно самоубийству. Придав голосу бесстрастность и превосходство мудрости, Ивась без нажима, как старший младшему, сказал:
— Что с тобой, Клара? Нельзя все принимать так близко к сердцу. Мало ли у кого что стряслось?
Пожалуй, впервые после полосы отчуждения Клара почувствовала в муже мужчину. Он все знал. Перестрадал в себе. И простил. Как сильный слабого. Ее захлестнуло раскаяние и что-то похожее на умиление, и обида за эту великодушную мудрость. Обида брала верх, распаляла, неодолимым гневным комом подкатила к горлу. Сейчас она утрет сопли новоявленному Мышкину, опрокинет, наступит, чтоб не высовывался за черту. Но он опередил. Предугадал. Слегка коснувшись ее руки, устало попросил:
Читать дальше