Людмила Рублевская - Жених панны Дануси

Произошла какая-то ошибка... Что-то перепуталось... Пан Ромуальд робко улыбался и пытался продвинуться к двери. Но Ганька возвышался на его пути, как Голиаф.

— Вы открыли мне глаза, господин художник! Вы знаете, я тоже... Ну да, по-дилетантски, конечно... Но рисую. Что та Зоська, она глупая, ничего не понимает. Все Шкудровичи дураки. Ни за что не женюсь на этой толстухе. Никакой поэзии. Завтра же — в Париж, на мансарду! Как вы там говорили, фиалки Марма... Монро...

— Монмартра...— автоматически подсказал пан Ромуальд.

Ганька взволнованно схватил его за руку.

— Вы столько говорили о дружбе между художниками... Делиться последней коркой... Экспериментировать с цветом... Может, и вы со мной? Там девочки... Гризетки... На том Мармаре...

— Монмартре...— снова подсказал пан Ромуальд, и наконец осознал весь трагизм положения.

— Нет! Не хочу! Ничего не хочу! Да отвяжитесь же от меня!

Пан Ромуальд проложил себе путь к ретирации и бросился из проклятого дома, где он так обманулся, где погасли его мечты, как гаснет свеча от меткого плевка. И брюки в желто-зеленую клеточку опять беспардонно пятнила густая коричневая жидкость луж города Б*.

Шкудрович так и не заплатил за портрет дочери.

Ганька назавтра сбежал в Париж. Родители долго горевали, что слишком потворствовали сыну, и он лишился ума. Шлет странные письма, пытается отказаться от наследства. От прекрасной мануфактурной фабрики, которая дает гарантированный доход!

Правда, родственник губернатора, побывавший в Париже, говорил, что Ганька, хотя и живет как какой-то шалопай и даже отрастил бороду и длинные космы, но все же рисует, и даже его картины покупают. Хотя одни дураки их покупают — ведь понять, что именно на тех картинах изображено — невозможно, одни каракули. Родственник даже парижскую газетку привозил, где маленькими буквами в одном абзаце было набрано что-то про Ганьковы картины. Видимо, не самое одобрительное. Но, как ни говори, попасть в парижскую газету...

Панна Софья вышла замуж за владельца пивоварни города Б*, солидного молодого человека, который внешне напоминал беглого Ганьку, особенно телосложением.

Пан Ромуальд по-прежнему преподавал в женской гимназии рисование и пил микстуру "Сад моей бабушки".

Но никогда больше не брал частных заказов.

Герой Ахиллес имел неуязвимой тела, за исключением пятки. Сын царя Трои Парис, который не отличался военными талантами, убил героя, угодив ему стрелой в это единственное уязвимое место.

Если честному обывателю города Б* не хватало собственных проблем, он начинал решать проблемы общественные.

Правда, стыдно признаться, таких счастливых людей в городе Б* жило немного. Большинство обывателей суетились в своих ежедневных личных делах, рождались, женились, ссорились, умирали, и знать не знали о новых веяния в цивилизованном мире. Кое-как действовали Попечительство о народной трезвости и Кружок любителей драматического искусства, и то благодаря хору и танцевальным вечеринкам. Несознательный народ населял город Б*!

Мадам Касио, содержательница пансиона благородных девиц города Б*, раздраженно отложила на ампирный столик газету. Даже в городе Н* создали Общество защиты женщин! А здесь — сплошной патриархат, темень.

Мадам Касио пользовалась уважением всего города Б*. Когда навстречу стремительно двигалась ее тонкая высокая фигура в черном платье с пышным кружевным воротником и манжетами, увенчанная куполом настоящей парижской шляпы, даже самый смелый служащий сельскохозяйственного банка — а о служащих этого банка говорили, что любого без рубашки оставят, — пытался свернуть, сделаться незаметным, как паутинка бабьего лета. Лишь бы только не наставила мадам Касио на тебя свой страшный лорнет, лишь бы не встретиться взглядом с ее светлыми, как льдинки, глазами... Ну и совсем горе, если направит на тебя мадам свой длинный черный зонт, когда прозвучит металлическое:

— О ваших манерах, молодой человек, я буду разговаривать с вашим рара.

Поэтому подписной лист по сбору средств на создание в городе Б* Общества защиты женщин подписали и сам губернатор, и полицмейстер, и даже директор сельскохозяйственного банка Шкудрович. Там, где металлический голос и лорнет были менее действенны, в беспроигрышную битву вступали серебристый голосок и застенчиво-лучистые взгляды молоденькой мадемуазель Нинель, преподавательницы музыки и пения пансиона мадам Касио. Мадемуазель Нинель, или в действительности застенковая шляхтянка Нина Горшкова, миниатюрная Сильфида в ореоле искусственных локонов, смотрела на сомневающегося в деле защиты женщин с таким неподдельным ужасом, с таким душераздирающим укором воплощенной женственности, что самое каменное сердце должно было содрогнуться, а рука — потянуться подписывать письмо.