Людмила Рублевская - Жених панны Дануси

Тем более если посетители упомянутого заведения пьют много пива...

Однако задний двор знаменитой Бурыговой корчемки в городе Б* не подпадал под такое определение.

Хотя бы потому, что такого двора как бы и не существовало.

Любопытного встречал высокий плотный забор, справлять малую нужду возле которого мешал аккуратный глубокий ров. За забором виделись пышные кусты сирени — в отличие от сухих веток под окнами самой корчмы. Жизнь этого питейного заведения разделялась на две половины. С одной стороны, так сказать, с фасада, была непосредственно корчма, зал, полный посетителей, где звучала лихая музыка, пребывал сам пан Бурыга, солидный, усатый, громкоголосый; бокалы, штоф, резные дубовые столы и лавки, вечный шум и гам.

А с другой стороны... С другой стороны текла размеренная семейная жизнь Антона Бурыги, ибо нет у корчмаря иного дома, чем корчма, и у детей его не будет... И помогут ли тут заборы, рвы и собаки?..

Но постарался пан Бурыга, чтобы граница меж двумя его жизнями была как можно глубокой и непроницаемой. И никто не видел тетушки Марыси, завсегдатайки церкви и ярмарки, на той половине ее дома, где пилось, лилось и пелось. Не спешила она в качестве корчмарки-веселухи к нетерпеливым посетителям с пенными бокалами, не ругала безденежных любителей горилки, не подмигивала молодцеватым музыкантам, чтобы поддали страсти, чтобы заглушили чей-то тоскливый плач о невозвратной сладкой молодости и горькой взрослой жизни...

Хотя ели да нахваливали посетители блюда, приготовленные тетушкой Марысей, но не была она корчмаркой. Жужжала пчелкой на заднем дворе, обнесенном высоким забором, растила свои цветники и любимого сыночка-колокольчика, кудрявого ангелочка Данилку. А каким умненьким он рос! Ну разве место такому в корчме!

И собирал деньги Антон Бурыга, откладывал старательно, чтобы не имел сынок потребности в грешном трактирном ремесле, чтобы вышел в люди! Да не тут, в городе Б*, а где-то там, где не трактирчик, а большие рестораны с широкими зеркальными окнами, где живет дальний родственник, двоюродный брат тетушки Марыси, господин Квятковский, который ходит в сюртуке и цилиндре, курит тонкие, как соломинка, сигаретки, а на вопросы о занятии с достоинством отвечает: «Я, брат, чиновник высокого класса, служу на благо обществу».

А пока младший Бурыга рвал рубашки с вышивкой в непролазных кустарниках, что на окраине города Б*, и возглавлял отряды несовершеннолетних здешних жителей в вечных мальчишеских войнах и других забавах, придумывать которые был большой мастер.

Четыре года учителя начального училища города Б* перед тем, как войти в класс, возносили Господу молитву, чтобы сегодня тот необузданный, избалованный корчмаренок лежал дома с ангиной. Но румяный Данилка выделялся хорошим здоровьем. И дотянул до окончания училища.

Тогда господин Антон Бурыга надел пиджачную пару, абсолютно новую, и шляпу, и лакированные ботинки и положил во внутренний карман пиджака толстое-толстое портмоне. И пошел к директору мужской гимназии города Б* пану Вередичу. Через неделю начинались вступительные экзамены в гимназию. Бедный господин Бурыга! Бедный директор — столько проклятий из уст потомственного трактирщика выдержит не каждый.

И по грамматике, и по арифметике, и по Закону Божию юный Даниил Бурыга получил оценки конкретные, но неудовлетворительные.

Оставалось два пути. Казенное реальное училище и духовная семинария. К сожалению, науки естественно-математические, которым отдавалось предпочтение в училище, были наименее доступны интеллекту Данилки, а стать священником... Антон Бурыга задумчиво смотрел на жизнерадостную физиономию сына и невольно скептически качал головой.

Оставалось надеяться на высшую справедливость. И она появилась — в лице упомянутого в начале дяди Квятковского, при цилиндре, сюртуке и тонкой сигаретке. Пан Квятковский чинно потягивал густое пиво шурина, отставив мизинец с огромным золотым перстнем, и поглядывал на скромно расчесанного на прямой пробор Данилку. Тот в новой вышитой рубахе тихонько сидел в углу и ждал решения своей судьбы, время от времени украдкой давя неосторожных мух.

— Хорошо, поедет со мной! Пристроим! — муха вырвалась из кулака обрадованного недоросля.

— Человеком будет! — счастливо плакала тетушка Марыся на базаре и перед церковью в шумном кругу женщин.

А посетители Бурыговой корчемки шепотом сообщали друг другу, что Данилка учится в самой Москве, под опекой дяди, такого важного пана, и сам будет паном, и будет гордиться им город Б* и особенно эта корчемка... Так выпьем же, господа, за здоровье наших детей, чтобы так же повезло им, как наследнику корчмаря!