Леонид Гартунг: Пoрог

Лара — дочь председателя колхоза. Училась в Томске, в медицинском институте, потом бросила. Теперь она снова готовится, но уже в пединститут. А пока что ее пристроили в школе, чтобы у нее был педстаж и легче было потом поступить. Считается, что она готовится, но этого не заметно. Днем она в школе, а вечером на танцах в клубе.

Лара — блондинка с огромной прической, в которую она вплетает чужие волосы. Серые большие глаза, блестящие, словно лакированные, и грудь, как у Софи Лорен. Когда она хохочет, то едва не падает от смеха и хватается руками за собеседника. Для Лары все кругом свои, и она никого не стесняется, потому что знает, что она хорошенькая. А я терпеть не могу ее неестественной веселости, ее развязных манер и злюсь, если она говорит с Борисом, а когда доносится ее громкий смех, мне всегда кажется, что он с ней, и мне становится душно. Но я никогда не скажу Борису и вообще никому не скажу о своих первобытных чувствах. Надо как-то перетерпеть этот год, а потом она уедет в пединститут…

Обычно Борис возвращается поздно, когда я уже в постели. Он на цыпочках, чтоб не разбудить меня, крадется по кухне, ищет, чего бы поесть.

— Суп в плите, — говорю я.

— Ты не спишь?

Он, стоя, кое-как съедает суп и идет ко мне.

— Сердишься? — спрашивает он.

— Нисколько.

Борис считает, что я сержусь, а мне просто обидно, что всю его жизнь заполнили парты, краски, стекло, деньги, которых ему не хотят дать на строительство, а мне остаются какие-то несчастные пять минут перед сном.

Он берет мою руку и целует пальцы. Один за другим. И я слышу все, что он говорит мне, хотя он не произносит ни слова. И тогда все дневное отступает далеко-далеко.

Дикий лай зарепкинской собаки. Лязг кольца по ржавой проволоке. Женщина-почтальон, смуглая, с запыленными жилистыми ногами, протягивает два заклеенных бланка.

— Вам телеграммы.

— Целых две?..

Это Борису. Одна из Томска, наверное, от его отца, а от кого же другая?

Тоня расписывается в длинной тетрадке. Кажется все. Но женщина подозрительно рассматривает подпись.

— У вас что, фамилии разные?

— Он Речкунов, а я Найденова.

— Еще не лучше!..

Прежде чем уйти, женщина заглядывает в соседнюю комнату.

— Это что у вас? Спальня?

— Да.

В ней пусто, хоть шаром покати. На стене несколько платьев, накрытых простыней. На полу магнитофон и раскладушка. Одна. Интересно, как они на ней умещаются? Но главное — магнитофон. Вот умора. Голы как соколы, а туда же еще — фасон ломают…

Борис приходит без четверти пять. Вид у него виноватый. Взглянув на стол, он торопится удивиться и обрадоваться. Откуда она узнала, что у него сегодня день рождения? Вино, рябина, персики, колбаса, сыр. Да это же пречудесно! Ничего лучшего и не надо. Прямо натюрморт.

Поцелуй в щеку — легкий, быстрый, без промаха. Потом еще и еще. Ему не хочется отпускать ее. Но Тоня тихонько выбирается из его рук.

— Тебе телеграммы.

Борис чуть раздосадован. Берет одну. Разрывает бумажную ленточку. Читает, улыбается.

— Так и есть… От отца. Целует нас обоих.

— И меня?

— Я ведь писал ему. Вот читай: «…твою Тоню». Что я тебе говорил? Старик что надо.

Да, Тоня знает, что старик — что надо. Борис показывал фотографию. Брови строгие, борода, как у Курчатова. Глаза умные, насмешливые. Профессор. Тоня боится встречи с ним. Они ведь поженились не спросясь. Так получилось.

Борис раскрывает вторую телеграмму. Лицо его мгновенно меняется. Оно становится озабоченным, затем злым и замкнутым. На мгновение он закусывает нижнюю губу. Комкает телеграмму в кулаке. Нет, этого ему мало. Он расправляет ее и рвет на мелкие клочки. Идет на кухню и бросает обрывки в помойное ведро.

— Какая-нибудь неприятность?

— Пустяки.

Пустяки так пустяки. Они садятся за стол.

— Какая же ты все-таки молодец.

— Почему же «все-таки»?

— Не «все-таки», а несмотря… на отсутствие материальной базы.

Он старается показать, что ему весело, но Тоня достаточно знает его, чтобы заметить неправду. И, конечно, все дело в той телеграмме. Наверное, какая-нибудь девчонка из прежних, которая не знает еще, что он женился. А хотя бы и так. Тоне нет до нее никакого дела. То, что было, то было, а теперь он принадлежит только ей и больше никому. Вот такой, какой он есть, — весь ее. Эта мягкая русая шевелюра, тонкая смешная мальчишеская шея, глаза с прищуром, этот острый подбородок, поцарапанный бритвой, эти тонкие решительные и замкнутые губы. Она знает, что на людях он волевой и резкий. Только с ней он становится другим. Только она одна знает, каким он умеет быть. Только одна. А вдруг не одна? Нет, не может быть. Одна.