Леонид Гартунг - Повести и рассказы

— Это что? Стенгазета?

Ему кажется, что он говорит тихо, но у него такой басище, что голос его слышен во всех уголках библиотеки.

— Нет, телега, — отвечает Юлька сердито. — И, пожалуйста, не толкайте столик.

Мальчишкой я кино любил, как и все в детстве. Бывало, привезут передвижку, так не рассуждал, хороший фильм или дрянь, — мчался смотреть. И все нравилось, хотя, как теперь понимаю, много чепухи было. Пата и Поташона помню, Бестера Китона, Монти Бенкса… А с возрастом все меньше хороших картин встречаю. Мне ведь надо, чтоб забыть, кто я есть и кто вокруг меня, и полностью в другую жизнь войти, а это не так просто в шестьдесят лет. Если чуть неправда — уже не увлекает. Потому теперь редко-редко в кино попадаю. А вчера и вовсе не думал, как пришел вечером Гошка, стал Варю в кино сманивать. Ей бы у меня отпроситься да убежать, а она вдруг мне предлагает идти с ними. Дескать, сегодня последний сеанс. Клуб окончательно разломают, целый год никакого кино не увидим.

Зачем я ей понадобился, понять невозможно. Посмотрел я на Георгия — в лице его мало удовольствия, даже отвернулся. «А вот назло и пойду», — решил я. Юльку на выдаче оставил и примкнул к культпоходу.

Около библиотеки сугроб прегромадный надуло. Через него, как через хребет горный, перебрались — и к клубу. Здесь уже, как после землетрясения, — ни пристройки моей, ни фойе. Все поразломано.

Как ни торопились, опоздали. Кое-как пробрались на свои места, уселись. На экране девица в черных очках и парень довольно-таки растрепанный. Начала мы не видели, но девица, как я понял, шпионка. Однако понял неверно. Впереди, как назло, Асаня попался. У него милая манера объяснять все, что на экране происходит, как будто кругом сплошь дураки, а он один умник.

— Вот сейчас, — говорит, — самый момент. Она ему адрес неправильный сообщит…

Слушать не к чему, а слушаешь. Я не выдержал, Асаню по затылку шлепнул:

— Уймись!

Он вскочил, хотел было от такой фамильярности в ярость прийти, но узнал меня и притих.

На экране, меж тем, события шли своим чередом, и я уже собирался незаметно вздремнуть. Голову склонил и вижу: к Вариной руке тихонько так Гошкина рука подкрадывается. Подкралась, легонько дотронулась, словно спрашивает: «Можно?».

Ничего не было сказано в ответ, но и возражений со стороны Вариной руки не последовало. Некоторое время обе руки в неподвижном содружестве пребывали, затем смотрю, Гошкина Варину начинает осторожно поглаживать. И опять никакого возражения. Лица обоих к экрану обращены и голубым светом светятся, и посмотреть на них — можно подумать, что заняты всецело сюжетом, а у них самих, оказывается, другой сюжет развивается.

Сначала он ее правой ласкал, затем и левая сюда подоспела. И смотрю, не только он, но и она тем же делом увлекается… Неужели, размышляю, для этих рукопожатий обязательно в кино идти надо было?

И тут меня поразило мое собственное волнение. То ли молодость вспомнилась, то ли еще что… Вовсе и не подозревал, что душа моя трепетать может. Считал, что к старческой мудрости приближаюсь, а оказывается, мальчишка безусый во мне сидит…

Очнулся от своих мыслей, глянул — ни Гошки, ни Вари. Куда они исчезли? Чудо, да и только. Незаметно испарились. Я даже рукой по стульям пошарил, будто они вроде очков могли куда-то завалиться. И когда убедился, что их и правда нет, так скучно стало, что скучней некуда. Встал и ушел. Под звезды, на ветер. Небо уже расчистилось окончательно, и луна взошла, широкая такая, совсем есенинская. И увидел я с крыльца на равнине две тени. Идут, бог весть куда, и море им по колено, снежное море в данном случае… Меня ветер начал шатать и бить, и нечем мне было от него защищаться. Потом я речь сам для себя произнес, что все идет как надо, как шло тысячу лет назад — молодому дай молодое. На этом мир стоит…

В таком настроении прибрел домой. Лет тридцать обходился без настроений, считая их ненужной роскошью, а тут подцепил, как грипп.

А потом ждал Гошку и в окно смотрел. А его не было и не было. Явился только в час. А зачем я его, спрашивается, ждал? Ничего я его не спросил, и он мне ничего не сказал.

Дорога вела в лес. Небо очищалось от туч, и белая луна то показывалась, то скрывалась. Ветер не метался, а дул ровно и сильно. Варя приостановилась.

— Послушай, как лес шумит. Давай не ходить дальше?

— Ты боишься?

— Немного.

Он обнял ее за плечи.

— Чего же бояться? Вот идет моя линия.