Array А Чэн - Современная новелла Китая

Стрелки настенных часов в твоем доме всегда показывали девять сорок. Я сказал, что, наверное, испортилась пружина, и взялся починить. Твоя мать ответила, что пружина в порядке. Значит, надо смазать, сказал я, у меня есть приятель, которого можно попросить. Не нужно, ответила мать, они просто не заведены. Почему не заведены, почему время остановилось на каком-то моменте из прошлого? У вас с матерью сразу заблестели глаза, выступили и снова спрятались слезы. Значит, и ты тоже так плачешь. Вы не отвечали, я не расспрашивал. Я знал, как противостоять горю — обходить его стороной. Я стал рассказывать смешные истории и говорил без умолку, пока вы обе не расхохотались.

Мужчина не может не заботиться о женщине; другое дело, согласна ли она принять его заботу. А иначе, чем он докажет свою принадлежность к сильному полу, какой он после этого мужчина?

И тем не менее в те годы я практически не оказывал вам никакой помощи. Двух мазков оказалось недостаточно для того, чтобы разрисовывать закладки. Вы убирались в доме, привозили уголь, оклеивали окна, передвигали вещи, подбивали ножки у расшатавшейся мебели. Когда я входил, вы сразу оставляли работу, никогда не обращались ко мне за помощью, хотя все это я умел делать лучше вас, а кое в чем был настоящим спецом. Вы просто ждали, пока я усядусь, и начинали рассказывать о своих проблемах. Я бывал рад, если моя смекалка помогала решить некоторые из них. Другие, вы сами знали, я решить не мог, но все-таки вас забавляло, как я с помощью смешных историй превращал их в нечто совсем неважное.

— О чем говорила с вами толстуха со второго этажа, когда вы входили в дом? — спросила как-то твоя мать.

— Ни о чем. Вежливо поинтересовалась, обедал ли я.

— Ну уж насчет вежливости… Она ведь здесь уполномоченная по охране порядка. Стоит зайти сюда мужчине, как она без стеснения начинает расспрашивать, кто да что. Однажды, когда я болела, пришел врач, так она ворвалась в комнату и потребовала у него удостоверение.

Твоя мать как будто носила на плечах тяжеленный мешок. Что в нем, я не знал. А ты смотрела на меня, словно вспугнутая птица, моля о помощи.

Я рассмеялся:

— Предвижу, что через год-другой в каждой квартире поселится еще один член семьи, «дядя». Он будет вместе со всеми есть и спать. Он станет не только выяснять личность каждого гостя, его социальное происхождение и биографию, кто его предки до восьмого колена, но и записывать все, что говорят во сне, наблюдать за выражением лиц жильцов, их настроением и каждые пятнадцать минут выведывать, о чем они думают.

— Разве такое возможно? — спросила ты, широко раскрыв глаза. Ты была такой наивной.

— «Дяди» будут проходить специальную подготовку. Прежде всего их научат узнавать по весьма неприличным звукам, которые издает зад, не таит ли он недовольства.

Вы обе разом прыснули. Потом призадумались, посмотрели друг на друга, опять прыснули и стали хохотать, все громче, неудержимее, держась за животы. Ты припала к матери, долго не могла перевести дух и наконец взмолилась:

— Хватит, сколько же можно…

Неужели вам нужно было от меня только это? Но тогда вам жилось бы легче, чем всем, а вам приходилось так тяжело.

И опять та севшая на мель лодка…

Когда ее обнаружили впервые, она, словно раненая, лежала поперек пустынной полосы песка. Под палящим жаром, изливаемым солнцем, пугающе потрескивала палуба. Мы, мальчишки, бегали к морю, набирали в ладони прохладной воды и неслись обратно, чтобы смочить лодку. Но пока добегали, вся вода уходила между пальцами, оставалось лишь несколько капель. Вперед — назад, вперед — назад, от лодки к морю, от моря к лодке. В задубевших от морской воды ручонках дрожали жалкие капли, чистые и прозрачные, а на песке в круглых ямах блестели лужицы. Не только верующие способны на бескорыстные поступки.

Я умел рисовать лишь для себя, другие моих картин не поняли бы. Но тебе они нравились.

На одной половине листа — вертикальные и горизонтальные полосы черной туши, белым оставался лишь уголок. На другой — в центре пустое белое пространство, посредине черное пятнышко, которое медленно расползается. Я думал, ты не поймешь.

Смятая пустая пачка из-под сигарет. Нарисована в духе фотографического реализма. Я был уверен, что ты скажешь язвительно:

— Пусто, как в моей душе.

А вот еще: странный предмет, от которого веет печалью, движется в пространстве. Кто-то предположил, что это птица, летящая брюшком кверху. Как бы ты не подумала, что у меня не все дома!