Рышард Клысь - «Какаду»

— Джордж…

— Что?

— Скажи, как ты его углядел? — с изумлением выпытывал Толстяк. — О господи! И так и сяк прикидываю, но не могу сообразить, как ты это приметил…

— Очень просто! Бриллиант светил нам прямо в зенки…

— Невероятно!

— Но ты все равно никогда ничего не увидишь, Джек. Ты слепой как крот. Давно бы уже грыз землю, если бы я за тобой не приглядывал…

— Хватит, Джордж!

— Чего хватит?

— Не собираешься же ты цепляться ко мне целый день?

— Вовсе нет! — согласился Жеребец. — Все одно это ничего не даст…

— Ты о чем, Джордж?

Жеребец посмотрел исподлобья на Толстяка.

— Ты слишком много жрешь, Джек. Я всегда это тебе говорил…

— При чем тут это? — удивился Толстяк.

— Ты совсем распух от этой жратвы и разленился…

Толстяк недовольно пожал плечами.

— Не упускать же такой случай, — буркнул он. — Я всю жизнь недоедал, всегда у меня в кармане было пусто. А теперь жратву человеку дают даром…

— Это скоро кончится, Джек.

— Я знаю.

— За жратву снова придется платить.

— Я понимаю…

— Интересно, откуда ты деньги будешь добывать?

— Джордж! — забеспокоился Толстяк. — Ты обещал дать мне работу, так ведь? Говорил ведь, что займешься этим…

— Э, хватит с меня!

— Джордж, ты чего…

— Я тебе не нянька.

— Успокойся, Джордж, — уговаривал его Толстяк. — Что ты кидаешься на меня?

Жеребец вынул носовой платок, завернул в него перстень и спрятал его в верхний карман рубашки.

— Меня чуть удар не хватил, как подумал, что такая прекрасная штука могла угодить в руки могильщиков, — сказал он. — Не заметь я его, этот камешек перепал бы какому-нибудь сукину сыну…

— Это верно, Джордж, — согласился Толстяк. — Ну и счастливчик ты! В конце концов он все-таки у нас…

Хольт молча прислушивался к ссоре. Он сразу догадался, что речь идет о найденном перстне. Хотя они с самого начала говорили на повышенных тонах, лишь теперь он стал их бояться по-настоящему: чего доброго, эта нарастающая в них злость может обернуться против него. Заметно было, что они оба изрядно захмелели. У него тоже шумело в голове. Он выпил на пустой желудок и сейчас был не в наилучшей форме. Он уже с большим нетерпением ждал момента, когда они наконец тронутся с этого места, которое могло стать его могилой, как стало оно могилой Раубенштока; ждал, что его заберут в город, а потом отправят на сборный пункт пленных, в старую школу или казарму, брошенную вермахтом, за проволоку, где, как он надеялся, ему уже ничего не могло угрожать. Там бы он получал три раза в день горячую еду, а на ночь жесткий матрас, набитый соломой, и вдобавок еще часового, который охранял бы его безопасность. Правда, поразмыслив, он решил, что эти два американца сделали все возможное, чтобы его ситуация не была слишком неприятной. Однако ему было не по себе: Жеребца он боялся почти так же, как и Толстяка, и совершенно не понимал, о чем они говорят, что наполняло его еще большим испугом.

— Come on! [3] Пошли! (англ.) — Здесь и далее примечания переводчиков. — крикнул Жеребец, беря в руку автомат, свисающий с его плеча на ремне. — Пора нам отсюда выбираться.

Хольт еще раз посмотрел на тело Раубенштока. Подумал, что нужно забрать у него всякие мелочи. Он сказал об этом Жеребцу, тот согласился обождать еще минуту. Хольт осторожно соскользнул на дно воронки и наклонился над Раубенштоком. Снял с его руки часы, с пальца стянул обручальное кольцо, а из кармана вытащил бумажник, конверт с фотографиями жены и детей и непочатую пачку сигарет. Внимательно осмотрел другие карманы, накрыл тело валявшимся поблизости полотнищем палатки и прочитал над ним короткую молитву.

Поторапливаемый окриками Жеребца, который вдруг заспешил, Хольт выбрался из воронки. Толстяк молча протянул руку и взял у Хольта вещи Раубенштока. Вместе с Жеребцом они внимательно осмотрели содержимое бумажника, в котором, кроме нескольких сот марок и личных бумаг, не нашли ничего, что могло бы представлять для них интерес. Они оглядели также часы, обручальное кольцо, а потом фотографии и, немного поколебавшись, вернули ему все.

— Что ты собираешься с этим сделать? — спросил Жеребец.

— Отдам семье.

— Ты хорошо знаешь этих людей?

— Конечно, — ответил он. — Он же был моим другом…

— Ну да! — признал Жеребец и спустя минуту прибавил со вздохом: — Нет, старик, я не хотел бы очутиться в твоей шкуре. Это, наверное, чертовски трудно: идти к кому-то, кого хорошо знаешь, и говорить о смерти человека, которого знал еще лучше…