Рышард Клысь - «Какаду»

— Я совсем так не считаю, — заверил перепуганный солдат. — Ведь я не сказал ничего такого…

— А откуда, черт побери, мы должны знать, что ты антифашист? — оборвал его Жеребец на полуслове. — У тебя что, на лбу написано, а?! Так теперь может сказать любой подлец…

— Может, — согласился пришелец.

— Зачем тогда весь этот разговор?!

— У меня есть доказательство, — сказал он. — Я не бросаю слов на ветер…

— Ну, покажи! — сказал Жеребец недоверчиво. — Посмотрим…

Солдат опустил беспомощную руку и молча принялся шарить в верхнем кармане гимнастерки. Они догадались, что он ищет доказательства сказанному минуту назад, и с интересом выжидали, когда он покажет, например, какой-нибудь документ, который мог бы неопровержимо их убедить, что он на самом деле искренний противник фашизма. Ждать пришлось довольно долго, пока наконец он не нашел то, что искал, и, когда они увидели в его пальцах маленький, плотно скатанный бумажный шарик, все трое удивленно переглянулись, думая, что он хочет посмеяться над ними. Однако он совершенно не обращал на них внимания, целиком поглощенный тем, что отыскал на дне обшарпанного и вытертого мундира; развернув пальцами этот шарик или, может, трубочку, он протянул им что-то в руке, и тут они с изумлением увидели красную пятиконечную звезду со скрещенными серпом и молотом в центре.

— Не все немцы сплошь фашисты, — сказал серьезно солдат. — Мой сын погиб в концентрационном лагере. Это все, что осталось после него…

Жеребец удивленно глянул на Толстяка, а потом перевел взгляд на солдата.

— Вы тоже коммунист? — спросил он.

— Да.

— В данную минуту мы ничего не можем сделать для вас, — сказал Жеребец. — Вы должны пойти с нами на сборный пункт. Там посмотрим, что удастся придумать…

— Я ничего не прошу у вас…

— О’кэй!

— Я говорю об этом только для сведения.

— Тем лучше, — сказал Жеребец. — Все ясно…

Толстяк хлопнул Жеребца по плечу и сказал:

— Ну, тронули! Пошли отсюда…

Он зашагал впереди, за ним двинулся Хольт, рядом шел новоприбывший солдат, Жеребец замыкал группу. Шли медленно, местность была неровной, вся в рытвинах и крутых холмах, которые раненый солдат преодолевал с заметным трудом. Каждый энергичный шаг или резкое движение отзывались в нем болью, и тогда он с искаженным лицом неожиданно приостанавливался, обливался потом, пережидал с минуту, как бы набирая дыхания, но, подгоняемый окриками Толстяка, который все больше раздражался их медленной ходьбой, неуверенно, согнувшись, двигался дальше на дрожащих от слабости ногах.

Хольт прекрасно видел, что происходит с его товарищем. Он догадывался, как тот должен страдать, но, несмотря на это, не мог заставить себя ни сделать дружеский жест, ни произнести слово ободрения. Теперь он смотрел на своего соотечественника недоверчиво, враждебно, с холодной отчужденностью и совсем не удивлялся раздражению американцев, оя сам был взбешен тем, что через каждые несколько метров они то и дело застревали. Возможно, он злился еще и по другой причине — ему вдруг вспомнилось все, что он слышал до сих пор о коммунистах, и, когда он об этом подумал, присутствие этого человека показалось еще более обременительным и невыносимым. Наконец он пришел к выводу, что теперь, после поражения Гитлера, право голоса могут получить именно такие, как этот раненый солдат, и это лишило Хольта покоя и всякой радости от спасения.

Они вышли на твердую, каменистую дорогу, причудливо вьющуюся среди холмов. Американцы следовали за ними на некотором расстоянии.

Хольт слышал их возбужденные голоса, и ему казалось, что они опять ссорятся из-за чего-то. Однако у него не хватило духу оглянуться и посмотреть, что делается за спиной. Он глянул искоса на товарища, шедшего по самой обочине, и тогда тот обратился к нему со вздохом облегчения:

— Ну, теперь уж намного лучше…

— Что? — спросил Хольт с неохотой. — О чем вы?

— Уже не так больно…

— У всего есть свои пределы.

— Вы это о боли?

— Да.

— Хуже всего было на тех холмах, — сказал раненый и улыбнулся. — Я думал, не смогу уже идти дальше. Едва передвигал копыта…

— Это из-за слабости.

— Да.

— Контузия? — спросил Хольт. — Или ранение?

— Разворотили мне всю руку, собачьи дети! — ругнулся солдат. — И ведь свои, а не американцы…

— Случается, — буркнул Хольт. — Тут нечему удивляться.

— Я был в штрафном батальоне…

— Понятно.

— Но в конце концов смылся от них.