Рышард Клысь - «Какаду»

— Это был действительно очень хороший человек.

— Покажи, который из них, — сказал Жеребец с притворной серьезностью. — Хочется знать, как хотя бы выглядит порядочный человек…

Хольт показал рукой на тело Раубенштока. Оба американца заглянули вниз и с минуту смотрели туда, ничего уже не говоря.

Толстяк вынул из кармана пачку «Честерфилда». Угостил сначала Жеребца, а потом и Хольту дал сигарету. Хольт впервые за этот день улыбнулся. Он был благодарен Толстяку, но не знал, как это выразить. Они закурили и стояли рядом в полном молчании, глядя на простиравшееся перед ними побоище, на которое опускался розовеющий на солнце туман.

— Ну, фрайер, — сказал Жеребец, вздохнув. — Для тебя война уже кончилась…

— Я страшно рад, — признался Хольт. — Боже мой, я так давно ждал этого!..

— Еще бы, — засмеялся Жеребец. — В твои-то годы приятного мало — торчать в окопах да стрелять в людей…

— Я совсем этого не хотел, — заторопился Хольт. — Я всегда был против войны. И не верю, чтобы это могло быть приятным для кого-нибудь…

Жеребец глянул на него исподлобья.

— Ничего ты не знаешь, фрайер, — проговорил он снисходительно. — Или же притворяешься блаженным. Война может быть чертовски приятной штукой, если ты более или менее везучий. Зависит, как на нее посмотреть. Сначала все забавно. Потому что, убивая, никогда не примеряешь это к себе. Соображаешь? Каждый верит, что не умрет, что с ним не может случиться ничего плохого, ведь он под особым покровительством судьбы, господа бога или дьявола. Но в конце концов оказывается, что умираем мы все, разве нет?

— Я никогда так не думал, — простодушно признался Хольт. — Лучше, чтобы никогда не было войн…

Жеребец не отвечал. Он повернулся в сторону танка, неподалеку от которого они стояли, и принялся внимательно всматриваться в тело, свесившееся из люка. То ли он о чем-то упорно думал, то ли удивлялся, нахмурив брови, и его лицо, выражавшее озабоченность, походило теперь на лицо большого нескладного мальчика. Ему могло быть самое большее тридцать лет, а выглядел он на двадцать пять. Худой, очень высокий, на целую голову выше Хольта и своего толстого, тяжеловесного и неуклюжего товарища.

— У тебя семья есть? — спросил он через минуту Хольта.

— Да. Двое детей и жена.

— Чем ты занимался на гражданке?

— Я коммерсант, — объяснил Хольт. — У меня в Кёльне довольно большое предприятие…

Жеребец посмотрел на него с интересом.

— О’кэй, — сказал он. — Все понятно, старина. Моя семья тоже занимается торговлей…

— Вы прекрасно говорите по-немецки, — заметил Хольт с нескрываемым удивлением. — Вы долго учились?

— С рождения. Дома у нас часто говорят на этом языке.

— А, значит, мы соотечественники! — обрадовался Хольт. — Боже мой, что за совпадение!

Жеребец искоса посмотрел на него. И холодно проговорил:

— Ты, фрайер! Можешь не рассчитывать на меня. Я родился в Штатах, и я настоящий американец. — Потом добавил: — Если бы даже я им и не был, то это ситуацию не меняет, ясно?..

— Я ни на что не рассчитываю! — поспешно объяснил Хольт. — Я просто так сказал…

— Ну, еще бы…

Подобрев, он похлопал Хольта по плечу. Улыбнулся. Вытащил из полевой сумки фляжку. Отвинтил крышку и дал ему выпить виски. Хольт сделал изрядный глоток, тотчас поперхнулся и закашлялся, и тогда они рассмеялись над его неловкостью. Он вернул им стаканчик. Теперь пили они, со смаком, словно молодое вино, а Хольт молча присматривался к ним, чувствуя внутри приятное тепло, и, когда ему снова налили виски, он выпил его тут же, ему было все еще холодно и била дрожь.

— Виски — шикарный напиток, а? — заговорил Толстяк.

Хольт выжидательно глянул на Жеребца.

— Он спрашивает, как ты себя чувствуешь, старина, — перевел Жеребец.

— Передайте ему, пожалуйста, что теперь я чувствую себя великолепно…

— Может, сигарету?

— Если позволите, я с удовольствием…

— Что он снова болтает, этот фрайер? — забеспокоился Толстяк, наполняя опять стаканчик.

Жеребец вытащил сигареты.

— Он говорит, что ты, должно быть, чертовски тупой малый.

Толстяк удивился.

— Откуда он, черт побери, может знать?

— Сам удивляюсь. Но что-то ему известно, раз так говорит.

— Сукин сын. Ведь он меня совсем не знает…

— Ну и что с того?

— Откуда ему известно, какой я?

Жеребец посмотрел на Толстяка с иронической улыбкой.

— Достаточно посмотреть на твою дурацкую морду, — сказал он. — Достаточно заглянуть в твои мутные, пропитые зенки, послушать, как ты мямлишь, Джек, чтобы сразу понять…