Карлос Сафон - Тень ветра

Мои познания в викторианской литературе подсказали, что поиски лучше начать с подвала, где наверняка есть и печи, и запасы угля. Минут пять я раздумывал, какая же дверь или лестница ведет туда, и выбрал резную дверь в конце коридора. Это было прихотливое произведение столярного искусства, украшенное рельефными фигурками ангелов, переплетениями и большим крестом в центре. Замочная скважина находилась тоже в центре, под крестом. Я попытался было ее взломать, но замок либо заело, либо же он просто заржавел. Справиться с дверью можно было разве что при помощи лома или топора, но эти варианты я отбросил сразу же. В свете свечи дверь казалась скорее крышкой саркофага, и я спросил себя, что же может находиться за ней.

Когда я повнимательнее пригляделся к ангелам, вырезанным на двери, выяснять что бы то ни было мне почему-то разом расхотелось, и я пошел прочь. Наконец, уже отчаявшись найти дорогу в подвал, я заметил маленькую дверку на другом конце коридора, которую вначале принял за вход в чулан. Ручка беспрепятственно повернулась, и за дверцей оказалась крутая лестница, уводившая в омут тьмы. Сильное зловоние мокрой земли ударило мне в лицо. И эта вонь, такая неожиданно знакомая, и этот темный провал у ног вдруг напомнили мне образ из детства, укрытый пеленой ужаса.

Ненастный вечер на восточной склоне кладбища Монтжуик, море за лесом из гробниц, лесом из крестов, из статуй с лицами мертвецов, безгубых, слепых детей. Вечер, пахнущий смертью. Силуэты взрослых, человек двадцать, и я помню только их черную, напитанную ливнем одежду. Ладонь отца сжимает мою руку слишком сильно, словно это может помочь ему сдержать слезы, а гулкие слова священника падают в могилу, куда трое безликих могильщиков опускают серый саркофаг. Капли дождя барабанят по нему, как капли расплавленного воска, и я слышу оттуда голос матери, зовущий меня, умоляющий освободить ее из черного каменного плена. Но я могу только дрожать и беззвучно шепчу отцу, чтобы он не сжимал мою руку так сильно, ведь мне больно. И я вдыхаю этот запах свежей земли, золы и дождя, всепожирающий запах смерти и пустоты.

Открыв глаза, я стал спускаться вслепую, потому что свеча могла отвоевать у темноты только пару сантиметров, и, дойдя до самого низа, огляделся, подняв руку вверх. Здесь не было ни печи, ни поленницы сухих дров. Передо мной открывался узкий коридор, ведущий в полукруглую залу, где высилась фигура с лицом, прочерченным кровавыми слезами. Черные глаза были бездонными, руки были раскинуты в стороны, как крылья, а по вискам змеился терновый венец. Волна холодного ужаса пронзила мне затылок, но я собрался с духом и понял, что это деревянное изваяние Христа на стене часовни. В нескольких метрах от него моим глазам предстало призрачное зрелище. Дюжина обнаженных женских торсов была свалена в кучу в углу старой часовни. У них не было ни голов, ни рук, а внизу — что-то вроде треноги. Каждый имел свою особую форму, и можно было понять, что они принадлежали женщинам разного возраста и сложения. На животах углем было написано: «Исабель. Эухения. Пенелопа». Знание викторианской литературы пригодилась и здесь, и я понял, наконец, что это видение — всего лишь то, что осталось когда-то принятого в богатых семьях и уже утраченного обыкновения изготавливать по размерам членов семьи манекены для примерки платья и белья. Несмотря на суровый угрожающий взгляд Христа, я не смог противостоять искушению протянуть руку и дотронуться до манекена по имени Пенелопа Алдайя.

Тут наверху послышались шаги, Беа наверняка уже пришла и ищет меня по всему дому. С облегчением я покинул часовню и стал подниматься и по пути заметил на другом конце коридора котел с на вид пригодной для использования отопительной установкой, которая казалась неуместной в этом подвале. Беа рассказывала, что агентство, продававшее особняк Алдайя многие годы, пыталось сделать дом более привлекательным для потенциальных покупателей, хотя и безуспешно. Осторожно приблизившись, я сумел разглядеть, что там была целая система радиаторов, обогревавшихся одним котлом, а под ногами обнаружил ведра с углем, брикеты прессованного дерева и какие-то жестянки — должно быть, с керосином. Я заглянул внутрь: вроде бы все в порядке. Перспектива заставить эту неуклюжую конструкцию работать спустя столько лет показалась мне безнадежной, но все же я стал закидывать в котел дрова, уголь и полил это все хорошей порцией керосина. Вдруг за моей спиной как будто скрипнуло старое дерево, а перед глазами встал образ окровавленных шипов, выдираемых из древесины. Я в ужасе оглянулся, но увидел лишь фигуру Христа, и мне показалось, что выражение его лица стало более зловещим.