Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ)

… Я шел по следу собственной судьбы; я догонял, задыхаясь, свою жизнь, свою вечную утопию. И я возвращался — к самому себе, стирая наносное, как пыль со старых фолиантов, убирая лишнее, сбрасывая покровы, освобождаясь от созданного, привнесенного, прокомментированного…

…И я понимал: Слово не может воплотиться, пока мы прикасаемся к нему грязными руками, оскверняем грязными губами…

Пустота — вот что переполняло меня. Та — изначальная, вечная, пребывающая всегда, из которой родилось Слово. Та, что становилась зерном новой судьбы, иной Книги… И жизнеописание лорд-канцлера Томаса Мора правильно будет начать не с того, где и когда он родился — а вот с этих слов: умер я в конце октября, в одной из московских больниц…

…Умер я в конце октября, в палате одной из московских больниц. Последние жизненные судороги почти сутки терзали догорающее тело. Словно что-то суетилось внутри меня, металось и вздрагивало, вспышками боли напоминая, что еще не конец. Я все время пытался пристроить на больничной койке руки и ноги, но никак не мог; неудобно было лежать смирно, ворочаться еще неудобнее, словно суставы и сочленения не находили больше себе места на этом свете. Ощущение, что тела моего слишком много, преследовало меня, вторгалось в последние проблески сознания и очень мешало.

Не было в смерти ничего трагического или страшного, а было только омерзительное и отталкивающее. И пока меня выжигало изнутри, я понял всем своим убывающим существом, что не существует никакой духовной гибели, а только одна телесная. А гибель телесная, как и рождение — это боль и смрад, тяжесть земли в воде и содрогания воды в огне.

Театром теней шевелились картины будущего и прошлого — однако будущее уже случилось, а прошлое только должно было наступить. Я вез Комментатору лувенскую «Утопию» — первое издание, с которого и начались мои видения, которую я держал в руках, но так и не увидел — слишком быстро мой друг убрал книгу в ящик. Вздрагивал стакан в руках Комментатора — а рядом крепкими худыми пальцами держал свою кружку отец Умберто. И водой меж двумя сосудами струилось Время. И не видно было, откуда и куда оно льется, где его начало. Казалось мне, что струи Прошлого и Будущего подымаются со дна стакана и кружки — и встречаются в центре, в той точке, которая и есть — Настоящее…

И все время неостановимо говорил голос — вроде бы, мой. Голос рассказывал, объяснял, описывал — разное, на разных языках, но — странно — одними и теми же словами. И это сильнее всего остального мучило меня, заставляло изгибаться и корчиться неуклюжее тело и помертвелую душу. Страшно мне было то, что не заслужил новых, других, слов, а значит, и новой судьбы. И метался я в одиночной камере своего сердца, спотыкался, гремел цепями и — говорил, говорил, говорил; рассказывал о том, что было со мной и о том, что еще только будет; и жаждал тишины — а ее не было; хотел замолчать — и не мог.

И по-прежнему пребывало Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И только Бог имеет власть над Словом, человек же, преобразуя Слово в слова, задыхается этим множеством и от этого изобилия гибнет…

…Каждой строчкой своего дневника я приближал конец Чернокнижника Горелова. Я спасал Чернокнижника Умберто — неумело, боязливо и медленно постигая свои Видения. И я открывал Великую тайну письма. Свою книгу пиши, а чужих — не сжигай. Слово было и будет у Бога; человек же больше собственной судьбы записать не в силах. И неважна «Утопия», и не имеет значения, станет ли московский вор английским святым. Только одно я все же смог понять — и сейчас, умирая, осознавал всем своим существом: я не знаю, напишу ли ту книгу, что искал двенадцать лет — но я не стану книгу сжигать.

Я все же не убил Чернокнижника.

Я спас брата Умберто…

Фрагмент расшифровки интервью литературоведа В.Т. обозревателю журнала «Время Ч», март 2006 года.

— …То есть, Вы считаете, что вслед за бартовской «смертью автора» мы должны провозгласить «смерть читателя»?

— Вы знаете, я в этом уверен. Не будем далеко ходить — откройте интернет-страницу любой периодики. В обязательном порядке после каждой статьи — комментарии читателей. Любой может зарегистрироваться и оставить свой комментарий. Читателей как таковых уже не осталось вовсе. Редкое умение — читать книгу — вытесняется необременительным навыком комментирования. Барт считал, что рождение читателя оплачено смертью автора; сегодня мы смело можем сказать, что цена безудержного клонирования комментаторов — это смерть читателя.