Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ)

Он рассказал мне, что инвентаризация здесь не проводилась с девяносто третьего года — того самого, что был отмечен триумфальным въездом в здание господина Киприадиса. Объяснил: по правилам ценнейшие книги проверяются ежегодно, редкие — раз в три года, ценные — раз в пять лет. Посетовал: мол, до сих пор время от времени отсюда пытаются украсть раритеты. Не так давно охрана вуза задержала машину с подшивками старых, тысяча девятьсот восемнадцатого года, газет. Нынешний директор библиотеки заявила, что вывозят их якобы «на микрофильмирование».

— Я уверен, Борис, — так сказал ректор в первую же нашу встречу, — что и до вас здесь совершались хищения. — В этой библиотеке хранилась переписка Ленина и Инессы Арманд. В девяносто втором вдруг исчезла загадочным образом — и появилась на Западе.

Он, кажется, знал, о чем говорит, был в теме — бывший завкафедрой Московской высшей партийной школы, нынешний ректор — когда-то он и сам изучал эти архивы.

Ко мне он отнесся внимательно, искренне, по-человечески; предложил организовать специальный фонд для возврата раритетов; выделил кабинет.

Необъяснимо, странно для меня было — видеть на железной двери табличку: Отдел редкой книги; и совершенно нереальным казалась нижняя строка с буквами помельче: заведующий отделом — Горелов Б.Н. Я не мог осознать простой факт; в мою картину мира не умещалась маленькая эта табличка из темного дерева с золотыми буквами. Я попросил ректора назначить кого-нибудь другого — он посмеялся, сказал, что даст помощницу, замечательную женщину, библиотекаря со стажем — Веру Владимировну — она-то и будет смотреть за книгами; будет неотлучно находиться в отделе; а я должен заниматься только своим делом.

И я занимался. Я рыскал по букинистическим магазинам не хуже Шерлока Холмса; я выискивал на аукционах знакомые переплеты; я встречался с антикварами. Я старался не угрожать, но получалось не всегда — в такие дни на душе было сумрачно, беспокойно.

Мне помогали — нередко ходил со мной Максим, он представлялся журналистом — на это владельцы и директоры букинистических лавок реагировали одинаково: быстро утаскивали меня в подсобку и предлагали решить вопрос «без прессы». Не однажды деньги на выкуп книг приносил Женька — он сделал карьеру прямо-таки головокружительную; Кирилл — тот самый Кирюха, что переживал когда-то из-за «лоховской» статьи — стал теперь одним из учредителей банка и взял Женьку на работу кем-то вроде инкассатора. Иногда присоединялся и Славик — но этот за все требовал «долю» — я отдавал ему, сколько мог, из своей зарплаты…

Случались и неудачи. До слез расстроило меня то, что не успел я обнаружить и вернуть альбомы «Русских народных картинок» — те, которые когда-то так обрадовали Климова. «Картинки» ушли в две тысячи четвертом году с аукциона «Гелос» за сто двадцать тысяч долларов. А всего три месяца назад, в июне, на «Сотбис» был продан «Манифест коммунистической партии» — тот, что обсуждал взахлеб Соловьев, щеголяя терминами и тыча пальцем в шрифт. Я-то знал — это именно тот «Манифест…»; в описании было сказано: пятно в верхней части титульного листа — там, где стоял штамп библиотеки; я свел его уксусом — неумело, неаккуратно, так что пятно осталось. А на обложке брошюры, чуть выше девиза — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» — стояла буква «Ц» и цифра — 14. Таким шифром помечались многие книги из хранилища. А Климов — исчез. Кто-то говорил: уехал за границу. Кто-то уверял: умер два года назад. Я в его смерть не верил. Соловьев защитил свою диссертацию — по библиотечному делу — и тихо преподавал в каком-то институте…

Я выполнял План, делал то, что должен был — и не мог понять, что творится со мной. Ушел покой, пропал мир — то, что жило в душе, когда я сторожил стройку и спал в холодном вагончике, когда время проходило в дремотной тишине и редких беседах с Комментатором. Теперь меня все время грызло какое-то необъяснимое недовольство, была тревога, вспыхивало раздражение, преследовали сомнения — а то ли я делаю? А — это ли нужно? Кому — нужно? Зачем?..

…Находку ставили на полку с характерным для прессы шумом: Макс приехал сам и позвал телевизионщиков. Долго устанавливали свет, брали интервью, но спрашивали все время не о том — им хотелось подробностей «кражи века», а мне важно было сказать о необходимости инвентаризации и призвать тех, кто видит, вернуть ворованное. Неожиданно телевизионщик произнес: