Галина Лифшиц - До свадьбы доживет

– Он говорил, что алименты платит, по дочери тоскует.

– Какие там алименты, вы что! Кто б взял у него его алименты! Чур меня! Звонил, правда, хвастался, когда женился снова. Но мне-то что до того?

– Жаль, что вы никуда не сообщили, – вздохнула Тина, – хотя бы предупредили вторую жену.

– Куда мне было сообщать? И кто поверил бы предупреждению моему? Ведь сказала бы она, что я ревную, мужа вернуть пытаюсь. Ко из нас кому поверит, если влюблена? Мы ж такие: на помойке подбираем, не знаем, кто, что, а доверяем больше, чем себе. И горой стоим. Слепые мы, бабы. Кто нас предупредит?

– Да, все так, – кивнула Лиза, слушавшая этот разговор по громкой связи, – Слепая я и была. Не поверила бы.

Лушка и Васька уже спали у себя в комнате, а взрослые все решали, как поступить, предавать ли огласке весь этот ужас или похоронить монстра и постараться забыть, стереть из памяти все чудовищное, что он принес в их жизни.

– Я его кремирую, а прах в канализацию спущу, – заявила Лиза, – или на помойку выброшу. И туда ж, в гроб перед сожжением его эмбрион засуну. Пусть все, что к нему относится, сгорит. И ему в аду гореть.

Лиза ушла к себе наверх, а Тина говорила с мужем, говорила и никак не могла остановиться:

– Мне так хочется быть счастливой, Сенечка! Так хочется. Жить бы и знать, что вот мы вместе, и именно поэтому ничего плохого не случится. И мы будем просто долго-долго счастливы все вместе. Но такое впечатление, что конец света со всех сторон наступает. Хочется спрятаться и носу не казать.

– Иногда и я думаю про конец света. Но если прятаться, он еще быстрее наступит. Прятаться – последнее дело. Вон Лушка – не спряталась, довели дело до логического завершения. Посадили шантажиста, контору его поганую закрыли. Или вот с Васькой. Если бы она не решилась побежать, так и терзал бы ее этот мерзавец. И сколько бы еще терзал. Действовать надо. Защищаться, отбиваться, не думая о приличиях. Этому детей надо учить.

– И еще, Сень, я что подумала. Помнишь, в школе, на литературе, как мы спорили несколько уроков подряд из-за Достоевского, из-за счастья человечества, купленного ценой слезы ребенка? И как мы все отказывались от такого «счастья». Помнишь, как кто-то сказал, что если бы преступника перед преступлением этим вопросом озадачить, он бы, может, и на преступление не пошел? И я тогда тоже думала, что да, может и не пошел бы, остановился бы. Какая же я дура была! Ну, маленькая, понятное дело. Думала, что все знаю про жизнь, а не знала совсем ничего. Зато сейчас очень хорошо знаю, вижу: со слезой ребенка человечество давно разобралось – по умолчанию. Реки слез пролились и проливаются. Да что там слез! Моря крови – и никого это не останавливает. Ни политиков, ни экономистов, ни просто – людей. Мы же это видим ежедневно. Как жить в этом мире?

Сеня прижал жену к себе. Вздохнул.

– Жить, как и жили. Хранить друг друга. А там – как Бог даст. Но понапрасну не трусить. Смысла нет. И унывать нельзя. Все как-то образуется. Спи, мое счастье!

– И ты мое счастье, Сенечка!

После кремации Сеня увез всех на дачу, приходить в себя. Его мама получила подробное изложение всех обстоятельств, разлучивших ее с сыном на целых пять дней. Она, в отличие от Тины, не ужасалась, не восклицала тирад о конце света и страхе, душащем все живое. Она сказала, что пора полить огород: Александра Михайловна и так еле справляется по хозяйству. А огород – это тоже – живое. И о нем надо заботиться.

Луша снова принялась приходить к старой даме, слушать ее истории из жизни. Василиса заходила вместе со старшей подругой и усаживалась в уголке. Ее тянуло к старухе, волевой, ухоженной, сильной. Она хотела дожить до старости и быть такой же. Чтобы все перед ней робели, а она не боялась бы ничего.

– Иди-ка ко мне, – подозвала ее однажды необыкновенная женщина, – Иди ко мне, я хочу тебя рассмотреть.

Васька приблизилась, ничего не боясь. Она вообще чувствовала себя легкой и необыкновенно счастливой, учась заново улыбаться и не ждать страшного.

– Ну-ка, ну-ка, наклонись, – велела старая дама и погладила девочку по щеке, – Глазки ясные, ручки теплые, – определила она. – Все у тебя будет хорошо. Ты теперь умная, ты знаешь, что надо сражаться, так?

– Так, – согласилась Василиса.

– Садись тут, на скамеечке, поближе. Я расскажу тебе кое-что. Ты знаешь, сколько мне лет? Осенью будет девяносто один! Я долго живу. Как ты думаешь, счастливая у меня жизнь?

– Думаю, да, – мгновенно ответила Васька.