Борис Фальков - Тарантелла

— Неужели? Очень рад. Да, и потому вы для нас… с вашей культурой… действительно вроде щекотки, вы угадали, вроде зуда от укуса комара. Я-то потерплю как-нибудь, а вот моим консервативным согражданам может не понравиться такой раздражитель. Вы должны их понять. У нас ведь тут спокойно, тихо. Наши инстинкты, как я уже сказал, естественным образом дремлют. Вашими укусами вы можете их разбудить. Я вас предупредил, не правда ли… Видите, я не то, что этот бирюк Адамо, на мою отзывчивость вы не можете пожаловаться. Кофе, пирог — хотите?

Её затошнило при одном только упоминании о еде. Она сама была пирогом, сунутым в духовку, и едва сдерживала готовый брызнуть из неё сок. Ну и занесло же её! На кладбище, полное милых покойников: в приёмной колумбария, в гостинице, сидит козёл отпущения первочеловек Адам, он же — сновидец Сведенборг. А толкует сны по утрам, заодно приводя в порядок бороды, крёстный папаша цирюльни доктор Фрейд! Тогда третий значительный представитель местной фауны, сферы обслуживания и знати, так сказать, должен быть самим теневым Папой, восседающим на подпольном Святейшем Престоле местного Кооператива. Что ж, в такой поместной троице, как в трельяже, исчерпывающе отразится вся мировая элита, поскольку все замечательные достижения мужской цивилизации окажутся представленными в этом городишке. Пусть не притворяются, что культура этой цивилизации их не коснулась, да тут заповедник всех её прелестей, они тут, в этом своём раю, как её боги! Вон как они тут, подавив всех конкурентов, богуют.

Отныне ты так и будешь называть эту троицу, этими именами, приказала себе она. Пусть даже только в воображении, но и так оно уже веселее, нет, ироничней, потому что с весельем, это уже ясно, покончено. Хорошо ещё, если на иронию, при помощи которой можно как-то кусать противника, хватит сил. А то ведь бессильная ирония вечно норовит преобразиться в нечто самоубийственное, в желчность. Кусаяcь же, желчный кусает и отравляет самого себя, как скорпион. Когда змея идёт пить воду, то яд в гнезде оставляет, чтобы не отравить себя, пьющую из источника. Но она и в самом деле чувствовала себя отравленной, так устала. А ведь сейчас только утро, пусть и не раннее, и до полудня уже недалеко.

— Что-нибудь холодное. Можно и вина, только не этого… — показала она на литровую бутылку, оставленную на столе четырьмя чёрными близнецами. — Но лучше какие-нибудь фрукты. Знаете, эта щекотка — дело обоюдное, и мы, по вашему выражению, квиты. Признаться, я тоже что-то такое пережила, вроде укуса, когда эти ваши… тарантулы отсюда уползали. Я вовсе не давлю на вас, вам показалось. Это на меня давило их присутствие, ну а потом, когда они ушли… я почувствовала себя посвободней. Может быть — слишком свободной, вот и наговорила чепухи.

Фрейд Цирюльни кивнул и исчез в соседней комнате. Она заглянула в прорезь жалюзи: всё та же картина, расплавленная свечением палуба шхуны. Тех четверых кооператоров в кепках и след простыл. Если не считать их следами остатки тягостного чувства, не остывшего ещё в ней самой. Там, где могли бы поджидать её они, а этого она почему-то опасалась, потому и заглянула в прорезь, площадь по диагонали пересекала долговязая фигура в чёрной сутане. Как ни странно без кепки. И без тени. Можно посочувствовать, в такую-то жару… Фигура двигалась по направлению к гостинице и через полминуты скрылась из виду за тем же углом, который обогнула и она сама, скатываясь вчера вечером на площадь. Она восприняла появление этой фигуры на той же сцене так, как воспринимала дорожные указатели: вот это перекрёсток, а вот зелёный свет, и, значит, твой выход, жми на акселлератор.

— Наверное, это то, что вам нужно, — прозудел за её плечом Фрейд. Она вздрогнула от неожиданности. — Я имею в виду ваше хобби. Но также ваш пирог, он фруктовый, поточней — яблочный, и к нему молоко. Это наш prete, ему вы можете задать свои вопросы. Те, которые уже не для начала. Только он человек замкнутый, предупреждаю, и всегда в кислом настроении. Может, оно станет лучше, если вы назовёте его padre. Ещё лучше, если я вас представлю, хотите?

— Вы меня представите? — засмеялась она. — Извините… а кто вас представлял мне?

— Э, я другое дело, у меня широкие взгляды. Всё равно вам больше не на кого надеяться, а мне оно вовсе не в тягость. Хотите?

Он отвёл руку со стаканом молока к окну, другая была занята тарелкой, на которой лежал треугольный кусок пирога.

— Не хочу. Ничего с ним не сделается, не прокиснет, небось. Я имею в виду вашего padre, а не молоко. И то, что вы слишком навязываетесь, любезный… Она снова оглядела его брюхо. — Больше, чем вам от Бога дано возможностей. А молоко — дайте-ка сюда.