Михаил Харитонов: Тарантелла

— Отвратительно, — сказал доктор Ватсон, складывая газету.

— Ничего особенного, — заметил Холмс, обгладывая ножку холодной куропатки. — Разговоры о растрате средств — обычное ремесло газетчиков. Министерство, как всегда, отмолчится: серьёзных доказательств нет никаких. Пошумят и забудут.

— Простите меня, Холмс, за все эти годы я должен был привыкнуть к вашей проницательности, — растерянно сказал Ватсон, — но как? Вы ведь, кажется, не видели сегодняшних газет. И уж точно не могли знать, что я читал сейчас. Могу поклясться, вы даже ни разу не посмотрели в мою сторону!

— Элементарно, Ватсон, — Холмс потянулся к бутылке «Монтраше». — По шороху, с которым вы переворачивали страницы, я определил, что вы читаете «Таймс». В зависимости от размера листа и качества бумаги, газеты издают разные звуки. Хотя как-то раз в молодости, распутывая одно дело на континенте, я спутал на слух «Санкт-Петербургские Ведомости» с «Дрезденскими Известиями». Но ни с чем нельзя спутать тот специфический хруст, с которым раскрываются страницы «Таймс», основанной в тысяча семьсот восемьдесят пятом году типографом Джоном Уолтером, всегда использовавшей самую лучшую бумагу и печатные машины, в частности вальцовый пресс… образчик респектабельности, тираж около пятидесяти тысяч… впрочем, с этим ясно. Пойдём дальше, — он осушил бокал и снова принялся за куропатку, — за эти годы я неплохо изучил вас, Ватсон. У вас есть привычка начинать с раздела объявлений, а передовицу оставлять напоследок. Поскольку сразу после чтения вы сложили газету вдвое, значит, ваше восклицание относилось именно к передовице. Я также замечаю, что вы, поражённый человеческим страданием, непременно воскликнете «Ужасно!», дурные вести из колоний встретите восклицанием «Кошмар!», низость назовёте низостью, а вот слово «отвратительно» прибережёте для злоупотребления деньгами налогоплательщиков. Наш родной язык так богат синонимами… Ну, а про назревающий скандал в министерстве я знал заранее… кажется, от Майкрофта, да это и не важно. Конкурировать с этой новостью могло бы только открывшееся разорение одного банка, но я как раз занимаюсь этим делом и уже принял все меры, чтобы избежать огласки. Как видите, ничего сложного.

— Да, всё очень просто, Холмс… после того, как вы мне это объяснили, — вздохнул Ватсон.

Друзья сидели в комнате на Бейкер-стрит. Всё вокруг было как обычно: обстановка здесь не менялась годами и даже десятилетиями. Даже насквозь прожжённая полка с химикалиями висела на своём законном месте.

Холмс, облачённый в свой привычный красный халат, устроился у камина и с аппетитом поглощал ланч — впрочем, это можно было назвать и завтраком, так как великий сыщик встал около полудня. Ватсон, напротив, провёл бессонную ночь у постели больного, и оттого был несколько раздражён, что, как известно, не способствует хорошему аппетиту. Поэтому он предпочёл куропатке газету.

— А это что за дрянь? — Ватсон с неудовольствием покосился на обтрёпанный женский зонтик, прислонённый к стене рядом с футляром для скрипки. — Вы опять переодевались старухой?

— Что? А… — Холмс махнул рукой. — Да, недавно пришлось. Нужно было проследить за одним высокопоставленным негодяем, развращающим невинных девушек в предместьях.

— Что-нибудь удалось узнать? — встревожился доктор.

— Так, пустяки. Лорд… впрочем, обойдёмся без имён и титулов, время ещё не пришло… — рассеянно сказал Холмс, подливая себе вина, — разумеется, переодетый, в парике и с накладной бородой, был замечен мной возле одной гостиницы с дурной репутацией. Под руку он вёл молодую девицу, скрывающую лицо под вуалью. Девушку мне не удалось разглядеть: было темно. Но по отпечатку каблука в комке лошадиного помёта — простите, Ватсон, что я говорю об этом за завтраком, но вы медик… так вот, по отпечатку каблука я определил кое-какие интересные подробности, которые могут дать направление дальнейшим поискам. Но — тс-с-с, Ватсон, об этом рано говорить. Так или иначе, я спасу её, вырву из лап гнусного негодяя. Пока что моя добыча очень скромна: лорд дал мне пенни.

Ватсон смущённо хихикнул, рыжие усики вздрогнули.

— Кстати, — вспомнил он, — мы пойдём вечером на новую постановку? О ней много говорят.

— Не знаю, — Холмс поморщился, — не знаю. Оффенбах бывает недурён, но мне ближе чисто французская музыка. Не подумайте только, что я разделяю известный предрассудок. Но это как с кухней: если уж пробовать pasta , то поваром должен быть настоящий итальянец, а не giudeo , которому запрещено употреблять в пищу frutti di mare . Так и в музыке… Хотя у него есть одна приятная мелодия… — Холмс попытался засвистеть.