Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Около Сиракова появился Роземиш, красный, в круглых очках, с беспокойными бусинами глаз за ними. Он поинтересовался здоровьем капитана и поспешил уведомить, что вчера вечером опять пролетали самолеты.

— Может, это были ваши, — с желанием поиронизировать сказал Сираков.

— В этом направлении? Исключено! Это англичане или американцы!

Разумеется, Роземиш и мысли не мог допустить, что Сираков шутил по такому важному поводу. Наибольшим достоинством, считал он, была способность своевременно принять то выражение лица, которое соответствовало бы господствующему официальному настроению. В последнее время все официальное было печально, и поэтому выражение скорбной важности не сходило с круглого лица Роземиша.

На шлюпочную палубу вышел в майке, бриджах и домашних тапочках Шульц, костлявый Шульц, лейтенант артиллерии, заместитель Роземиша, а в действительности подлинный командир артиллеристов. Он холодно поздоровался с Сираковым и Роземишем и прямо перед ними приступил к своей ежедневной гимнастике: принялся разминать то одну, то другую ногу, напрягать бицепсы и рассматривать их так сосредоточенно, словно уже от этого они могли стать больше. Ноги в коленях у него были искривлены, как у кавалерийского фельдфебеля, и плоские. Это был жестокий человек: на палубе часто можно было видеть солдат с разбитыми носами. Это, была «работа» Шульца. Болгарами он не занимался, но ненавидел и их. Сираков понял ужасное нутро этого артиллериста однажды ночью в Триполи, когда Шульц привел на корабль какую-то проститутку, и та целую ночь стонала и плакала от его садизма.

Что-то было неладно и в отношениях между Роземишем и Шульцем. Это было заметно и сейчас: как только Шульц начал разминать ноги, Роземиш поспешил сойти вниз, как застенчивая девица, в присутствии которой произнесли неприличное слово. Собственно, он каждое утро совершал обход корабля, главным образом для укрепления своего авторитета. Чаще всего он останавливался на задней палубе, где двести бочек с вином были связаны, как пленницы, под залатанным брезентовым тентом. При погрузке я тих бочок в Ливорно Роземиш заявил, что считает делом чести переправить их в полной сохранности, не потеряв из них ни капли. И для того чтобы убедиться, что никто не нарушил его приказ, он каждое утро постукивал указательным пальцем по крайним бочкам (именно по тем, из которых никто бы и не решился отцедить вино).

— Гут [9] Хорошо (нем.). , - важно говорил Роземиш, довольный звуком.

Постукивал опять.

— Гу-ут.

Сираков был уверен, что не только болгарские матросы, но и немецкие артиллеристы пробивают дырки и отцеживают шлангами вино и всем, кроме разве что Роземиша, это известно; Роземиш даже и в мыслях не допускал этого.

Появление Роземиша на нижней палубе произвело единственный эффект: матросы поторопились закончить завтрак и разошлись по рабочим местам. Они сейчас же нашли боцмана Теохари — смуглого и шумного, как цыган, сухощавого, но крепкого, и он показал им, где сегодня сбивать ржавчину. Он вытащил кучу старых канатов, чтобы плести из них новые сапани [10] Сапани (болг., мор.) — приспособление для поднятия груза лебедкой. . Сираков слышал, как Жельо, не имевший к этому ни малейшего касательства, ехидно заметил:

— Айда, салажата, опять из пустого в порожнее переливать!

Слово «салажата» звучало у него снисходительно, как «растяпы».

Сам он принялся чинить трухлявую капорту [11] Капорта (болг., мор.) — крышка трюма. и обивать края ее таким же рыхлым разъеденным ржавчиной железом.

Дичо уселся под брезентовый навес и стал теребить паклю. Время от времени он перебрасывался словом с Жельо. Сираков продолжал наблюдать за ними, и чувство неприязни к этим двум росло в нем против его воли, так же, как и необъяснимое желание догадаться, о чем они говорят.

Корабль словно пробудился и ожил, бодро заскрежетало его ржавое и запущенное железо под скребками матросов — «дятлов», как насмешливо называл их Жельо.

Передняя палуба и сейчас отличалась от задней. Немцы позавтракали, и Шульц выстроил их для занятий. Длинные сапоги Шульца походили на трубы. Он дул в свисток, который постоянно торчал у него во рту, и бросал на стоявших по стойке «смирно» солдат такие взгляды, будто все они порознь каждую минуту совершали проступки, требовавшие наказания.

Старший вестовой Василев — дебелый и хитрый, как мандарин, сладким голосом сообщил, что отнес завтрак Сиракову в каюту, — при этом он поклонился, вытянув руки по швам.