Людмила Уварова - Лики времени

Юра успевал выполнять все свои обязанности: ходил в магазины, готовил нехитрую еду себе и бабушке, вызывал к ней врачей, покупал лекарства. Кроме того, старался как-то развлечь бабушку, часто читал ей вслух, а в свободные свои часы нередко играл с нею в подкидного дурака. Все это я знала отнюдь не от Юры, а от его друга Рафика Вартаняна, жившего с Юрой в одном доме и учившегося в параллельном классе.

Все это не мешало Юре хорошо учиться, он оставался одним из лучших учеников класса, всегда тщательно готовил домашние задания.

Рафик Вартанян, импульсивный, легко увлекающийся, как-то рассказал мне о своем друге:

— Вы не представляете, какая это личность! — Рафик заметно волновался, и потому, как и обычно, волнуясь, он неправильно ставил ударения: — Что это за человек! Подумать только, каждое утро встает в шесть утра, потому что позднее уже не будет времени, и заставляет бабушку делать физзарядку…

Огромные черные глаза Рафика возбужденно блестели.

— Нет, это надо только представить себе! Другой на его месте урвал бы лишний час, чтобы поспать еще немного, а он думает о старухе, вовсе не о себе…

Как-то, когда мы одновременно с Юрой вышли из школы, оказалось, что живем близко друг от друга: я на Большой Бронной, он на Малой, возле Патриарших прудов.

Я вспомнила дом, в котором он жил: двухэтажный особнячок, окнами на Патриаршие пруды, с виду очень уютный, какой-то чисто московский.

— Верно, — сказал Юра. — У нас дома, если вы когда-нибудь зайдете к нам, то увидите, типичное старомосковское жилище, мебель старинная, на стенах фотографии древних родичей, давно покинувших землю…

— Сколько лет вы там живете? — спросила я.

— Это квартира моей бабушки, — ответил Юра. — Когда-то здесь жила бабушкина мама. Потом уже бабушка прожила здесь всю жизнь, потом моя мама. Папа переехал сюда, к маме, когда женился на ней, и сказал, что ничего менять не следует, пусть все останется так, как есть.

— Выходит, и ты здесь родился? — спросила я.

Улыбка осветила его красивое, четко очерченное лицо.

— Выходит, эта квартира — моя малая родина. Моя и мамина, ну и, конечно, бабушкина. А папа родился на Урале, в Карабаше… — Он помедлил и продолжал снова: — Папа мой — человек удивительный. Поверьте, я это говорю не потому, что это мой отец, все, кто его знает, все так и говорят: Сергей Петрович — во всем уникален. Во-первых, он необыкновенно деликатен, знаете, может быть, ему бы хотелось переменить обстановку в квартире, но он боялся, что бабушке это может не очень понравиться, а он больше всего на свете боится причинить кому-то хотя бы самое маленькое огорчение. Если при нем кого-то ругают, он никогда не поддержит разговор, даже если говорят о человеке, ему неприятном.

— Даже если это враг? — спросила я.

— У отца, по-моему, нет врагов, — ответил Юра. — Во всяком случае, мне так кажется.

— А отцу? — не выдержала я.

— Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своих врагах…

И Юра еще раз повторил:

— У него нет врагов. Да и не может быть!

Я слушала Юру и думала о том, как же он, наверное, любит своего отца, любит, гордится им и, наверное, хочет во всем походить на него.

Когда Юра проводил меня до дома, он сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы вы узнали моих, когда они приедут домой.

— А когда они приедут? — спросила я.

— Думаю, через год, они же недавно были здесь, у отца был отпуск…

Лучше всех ко мне относился Тимур Фрунзе, светловолосый, узкоплечий, с удивительно подвижным, умным лицом и живыми глазами, которые часто менялись, то они казались темно-карими, то золотистыми, походившими цветом на осенние упавшие листья.

Нас троих, меня, Тимура и Юру, объединяло общее пристрастие к приключенческой литературе. Я старалась придерживаться правила, строго предписанного в школе всем учителям и даже техническим работникам — нянечкам, буфетчице, уборщицам, курьерам — избегать всякого рода посторонних разговоров, не беседовать с учениками на темы, не касающиеся учебы, не расспрашивать о родителях, о друзьях, о знакомых…

Но Тимур, непосредственный, контактный, удивительно располагавший к себе, сам подошел ко мне, когда я вышла из подъезда школы.

— Нам по дороге? — спросил он.

— Я на Большую Бронную, — сказала я.

— Стало быть, по дороге, — решил он. — Мне надо к Пушкинской.

Признаюсь, я обернулась, не идет ли кто-нибудь еще за нами. Не сомневалась, если сам директор не застукает нас, то уж наверняка какой-нибудь доброхот донесет, что учительница немецкого языка пошла из школы вместе с учащимися. Но улица оказалась пустынной, я успокоилась.